— Теперь можно уйти, други, — отозвался Минаев. — Мы послали брата против брата — они пожрут друг друга. А там, — указал он рукой на юг, — дорогу огню закроет озеро.
На второй день после страшных событий ушли домой карелы. Воины дружески распростились со всеми обитателями двора Котова, искренне поблагодарившими их за спасение.
— Лес поджег свейский карел, собака Кеттунен, — прощаясь, сказал вождь карелов. — Мы в этом уверены. Мы рады, что карел Минаев сумел разрушить подлый замысел предателя. Но злодей не уйдет от наших рук! — добавил вождь.
Еще через день знахарь отыскал Амосова, сидевшего на берегу реки и гревшего на солнышке старые кости.
— Господине, — сказал он, неожиданно появившись из кустов, — будет здрав Савелий.
Амосов вздрогнул и оглянуля.
— А, это ты? Спасибо тебе, старче. Хочу назавтрие в поход Савелия взять. Можно ли?
— Я питье приготовил на двадцать ден, — не поднимая глаз, ответил знахарь. — Все выпьет, про болесть забудет. Десять ден ему вставать не мочно. Лежачим берите.
С этими словами знахарь незаметно исчез, как и появился.
Посидев еще немного на берегу, Труфан Федорович пошел в избу.
— Покличь ко мне знахаря, — сказал он повстречавшемуся дружиннику.
— Ушел знахарь, сказал: домой идет, — ответил показавшийся в дверях Петруха Рубец.
Назавтра Труфан Федорович собрался в путь. Прощание было тягостным. Хотя время, проведенное вместе, было коротким, но опасность и совместная борьба сблизили людей. Прощаясь с невестой, Дмитрий снял со своей руки перстень с жу-ковиной и, надевая его на палец девушке, сказал:
— Береги, Варвара, кольцо! Заместо обручального дарю. Наконец прозвучала команда Амосова. Дружинники сели на весла, и карбасы двинулись по реке.
Глава XXII. ПЛАВАНИЕ ЧЕРЕЗ ПОРОГИ
Не доходя одной версты до порога Маточного, на лесистом берегу Выга стояла почерневшая от времени часовенка — простой сруб, крытый на два ската; рядом небольшая избушка и еще какое-то хозяйственное строение: не то баня, не то хлев. В избушке приютилась новгородская семья, бежавшая на север этим летом.
И избушку и часовенку построили новгородские торговые и промышленные люди, идущие вниз, к морю. Здесь они отдыхали, готовясь к опасному переходу через пороги. Если шли против течения, держа путь на Великий Новгород, с северным товаром — мехами, моржовым зубом и солью, то в избушке поджидали отставших товарищей, парились в бане и грузили карбасы, готовясь в долгий путь по рекам и озерам.
В жаркий полдень к покосившемуся, замшелому кресту, одиноко стоящему на песчаном холмике, подошли амосовские карбасы. И сразу же пустынные места огласились удалыми криками и веселым разговором.
Солнце палило неимоверно. Вступившие на берег дружинники сбрасывали с себя доспехи и оружие. Скоро на фиолетовом ковре из вереска, сплошь покрывавшем берег, выросла куча из щитов, пик, рогатин, луков, шлемов и кольчуг.
С прилипшей к спине рубахой вышел на берег разомлевший Амосов. Прежде всего Труфан Федорович зашел в часовню поклониться Николе Мокрому. В полутемном помещении он с трудом нашарил серебряную лампадку и зажег огонек. При тусклом свете Амосов разглядел давно знакомую ему обстановку: две-три иконы без окладов, грубой работы, и несколько куриных яиц, подвешенных к потолку, — приношение христиан-карел. Заправленная на тресковом жире лампадка горела ровно, без копоти.
У часовни Труфана Федоровича дожидалась женщина в старой, заплатанной одежонке.
— Господине, мучки не дашь ли? Детишки много ден хлебца не видели, трое ведь. Солью в обмен отдам, не даром! — Женщина с мольбой смотрела на морехода.
— Никита, — крикнул Труфан Федорович, — отнеси-ка в избу кису с мукой! Пойдем, голубушка, — ласково обратился он к женщине и вместе с ней зашагал к жилью.
Неумолимый в борьбе, жестокий на расправу, купец был справедлив — жалел и любил детей.
— Ребята твои где? — обратился мореход к обрадованной женщине. — Не видать в избе-то… — Он обвел глазами стены курной избы, темный образ в углу и жалкие лохмотья на глиняной печи.
— У ручья озоруют, — отозвалась женщина, — сладу сними нету. Отец охотой промышляет — всё в лесах да в лесах, а мне совладать тяжко.
— Пойдем посмотрим, каковы разбойники. — Труфан Федорович и женщина направились к ручью, впадающему в Выг неподалеку от избы. На берегу, усыпанном крупной галькой, угрюмо торчал обугленный ствол спаленной молнией сосны, а возле него виднелись три белесые головки, склонившиеся над ручьем.
— Одной масти ребята, — пошутил Амосов.
Ребята рассматривали искусно сделанную из бересты модель большой морской лодьи.
— Что делаете, озорники? — нарочито строго спросил Амосов.
— Вот лодыо спускать будем, — подняв голову, ответил старшин мальчик, лет двенадцати. — Хороша ли на воде будет?
— Посмотрим, какова лодейка, — заинтересовался купец. — А кто делу голова?
— Я, Егорка! — с гордостью ответил старший. — Я тебе какой хоть корабль сотворю.
Он поднял лодью, осмотрел ее и с торжеством бросил в воду. Суденышко стремительно закачалось, потом выпрямилось и, подхваченное течением, уверенно двинулось вперед. Младший из братьев, держа в руках веревочку, прикрепленную к корме лодьи, побежал по берегу вслед за судном.
— И впрямь хороша лодья! — залюбовался Труфан Федорович. — Кто же тебя научил, Егорий, корабли строить?
— Дед его, мой отец, — ответила мать. — Дед-то, он в кормщиках по морю ходит и по строению сведущ. В Новгороде у нас позапрошлую зиму гостил, так всё лодьи да корабли с Егорием строил.
— Кормщиком, говоришь, плавал? А прозвище ему как?
— Конев Иван. Слыхал, может?
— Конев?.. Нет, не слыхивал. Да разве всех кормщиков новгородских узнаешь! Где уж там… — Амосов махнул рукой. — Продай мне лодью, Егорий! — Купец вынул из кармана продолговатый кусок серебра с клеймом на конце. — Рубль не пожалею за твое художество.
— Что ж, бери, мне не жалко — я другую себе сделаю. — Он посмотрел на серебро в руках купца. — А только ты вместо рубля лучше бы мамке хлебца дал.
Купец расхохотался:
— От рубля отказывается. Сплоховал парень, небось отец не отказался бы. — Он протянул рубленый кусок матери.
— Не понимает он, глуп еще, где ему цену знать. Я и то слыхать слыхивала, а видать таких денег не видывала.
— Как отец с охоты вернется, — голос купца посуровел, — пусть мальца в Сорока отвезет, к Ермолаю Карпову, знакомцу моему, на подель. Карпов твоего Егорку научит, как всамделишные суда строить. Купец Амосов старшой, скажешь, велел… А лодью твою у мамки оставлю, ужо в обрат пойду — захвачу. — Он лукаво сверкнул глазом. — Ты не сомневайся, бери лодейку, — когда хочешь, мне не жалко… Смотри учись хорошо, из заморья вернусь — узнаю, — обернулся еще раз к Егорию Амосов и заторопился к своим дружинникам, возившимся у большого котла над костром.
Перекусив ухой из свежей рыбы, выловленной тут же, в обильном Выге, дружинники стали готовиться к переходу через порог. Труфан Федорович осмотрел каждый карбас.
— Туже пеленай ремнем, ребята, и рядину подправь, а то подмочит товар… Смотри ведь, как вода играет! — говорил он дружинникам, пробуя путы, крепящие груз. — А здесь вот кочета ослабли, правило ежели из рук вышибет — не быть живу.
Закончив осмотр, он разрешил путь.
Третий карбас был особенно важен для Амосова. Самые дорогие, ценные товары были нагружены в это суденышко, и Труфан Федорович поставил кормщиком крепкого и надежного мужика Никиту Гвоздаря, не раз благополучно спускавшего груженые карбасы через Выговские пороги.
— С богом, Никита! Карбас и себя оберегай. Смотри не сплошай.
— Будь в надеже, Труфан Федорович, не впервой! — откликнулся Гвоздарь.
Он оттолкнулся правильным веслом от берега; подхваченный сильным течением, карбас стремительно двинулся вперед. Никита правил, стараясь держаться близ берега. В этом и заключалось искусство кормщика. Держаться у берега было трудно: десятки крутых поворотов приходилось делать Никите в обход обильно рассыпанным по дну реки черно-зеленым камням; из каждого камня глядела смерть. Стоило сделать одно неверное движение — и лодку сбивало к середине реки в быстрый и могучий поток, с маху бросающийся вниз, на скалы.