– Когда-то в незапамятные времена, когда еще только зародилась вера, святые, бывало, освобождали могильных дев и помогали им упокоиться.
– Да. В незапамятные времена. Но это жестокий и мучительный труд. К тому же неблагодарный. Официальная религия сменилась, но неизменными остались деревенские суеверия. Те первые святые умерли и не оставили учеников, способных продолжить их начинания. Любая вера быстро расстается с идеализмом.
Хект перешел к другой бойнице – отсюда открывался вид на Фи и встревоженного Мадука, расхаживающего из стороны в сторону. Пайпер высунул руку и помахал – пусть знают, что он все еще жив.
– Ты желал меня видеть.
– В некотором роде. Старик, который ко мне приходит, мыслит однобоко. Разговаривать не хочет. Хочет только задавать вопросы и получать точные ответы. Но не знает, как правильно спрашивать.
– Надеешься, я тут стану с тобой беседы беседовать и решать великие мировые проблемы? Я для таких дел не гожусь. Я солдат. И проблемы решаю, убивая людей и сжигая все на своем пути. И у меня вроде как неплохо получается.
– Лучше, чем у многих твоих современников. У тебя есть одна слабость – тебе не хватает жестокости.
Хект хотел было возразить и напомнить о коннекском священном походе, но передумал. Одержимый прав. Пайпер устраивал показательные расправы, чтобы заставить врага не лезть в драку. Но действовал узко, ориентируясь на краткосрочную цель, определенное место. Отправь его лет через десять патриарх воевать в Арнгенд, там никто не содрогнется от ужаса, припомнив Коннек.
В Древней Бротской Империи говорили: война – это не игра и не забава. Если не готов добиваться победы всеми силами, со всей возможной жестокостью, не стоит идти на войну. В перспективе жестокость помогает спасти многие жизни.
Врага надо полностью лишить надежды. И лучше, если дело еще не дошло до схватки. Пусть знает: если война все же начнется, она не закончится до тех пор, пока одну из сторон полностью не истребят. Войска Древней Империи всегда имели численный перевес. Не говоря уж об умении и безупречной дисциплине. И невероятной жестокости.
– Я понимаю, что ты хочешь сказать.
– Хорошо. В грядущем придется тебе распрощаться со своей мягкостью.
– Что?
– Я превратился в дитя Ночи. Хотя и принял снова человеческое обличье, часть меня все еще неразрывно связана с ее бескрайним морем. Мне ведомо все, что ведомо Ночи. Как и большинству Орудий, мне сложно выстроить это знание так, чтобы оно не потеряло смысл из-за ограниченности этого мира. Труднее всего привязать знание к определенному месту на древе времени.
– Точно такие же затруднения испытывали ваши Старейшие, когда отправляли тебя на охоту за мной.
– Именно. Они неверно прочли причины и следствия, а потом неверно истолковали результаты. Пытаясь отвратить будущее, сами обрекли себя на погибель.
– Будь осторожен в своих желаниях.
– Именно.
– Я сам раб древа времени. Мне приходится отправляться в определенные места и совершать определенные поступки, подчиняясь законам этого мира.
– Верно. И это я хотел объяснить. Потому и позвал тебя. Теперь я Орудие Ночи. Почти что новое существо. Мои глаза открыты для Ночи, но я все еще в достаточной степени человек и потому вижу, чем могу пригодиться ее врагам.
– Предлагаешь стать нашим шпионом?
– В некотором роде. Сперва мне нужно исправить то, на что толкнули меня гнев и боль, испытанные под Аль-Хазеном.
– Да, это ты так говоришь.
Хект не готов был поверить созданию Ночи на слово, принять его измену за чистую монету. Изворотливость свойственна самой природе Орудий, будь то боги или же лесные духи.
– Не обязательно мне доверять. Суди по делам.
– Если хочешь помочь в нашей битве, помоги. Сведения из мира Ночи – вещь бесценная. Но я на это не гожусь. Придется тебе иметь дело со стариком. Любые важные вести он сможет быстро передать мне.
– Он мог бы выучить меня путешествовать своим способом.
– Мог бы. Но я бы не стал на это рассчитывать. От него не знаешь чего ждать.
– Мы поняли друг друга?
– Не уверен. Я не совсем понимаю, чего именно ты хочешь для себя.
– Если совсем упростить – очищения. Тот Асгриммур Гриммсон, Свавар, был всего-навсего никчемным куском плоти, ужасным человеком, хоть и не настолько ужасным, как его братец Шагот. То, во что превратился Свавар, возможно, еще хуже – хоть превратился он не по собственной воле, а по вине обстоятельств. Вознесшийся вобрал в себя силу двух могучих Орудий и стал рабом тех качеств, которые делали Свавара таким ужасным.
– Но теперь ты стал другим человеком, – отозвался Хект с неприкрытой иронией.