мысли – словно мощная река, берущая начало в высокогорных ледниках и с
падением набирающая сокрушительную силу. Снося все на своем пути, эта
река мыслей вырвалась из потаенного уголка подсознания и обрушилась всей
тяжестью на неподготовленный к подобным бедствиям мозг. Я не помнил, когда в последний раз спал, не помнил, когда в последний раз ел, все
делалось машинально, на автомате.
2
Через две недели я нашел противоядие от бессонницы. Я начал пить.
Пил в самом дешевом кабаке самого отсталого района нашего города.
Приходил вечером, чтобы ночью отрубиться дома. Кабак для самых
последних пьяниц, которые только существуют на этой планете. Ужасное
убранство всем своим видом говорит, что падать уже больше некуда. ДАМЫ
И ГОСПОДА! ПОЗДРАВЛЯЮ, ВЫ НА САМОМ ДНЕ! Мрачное помещение, освещенное тусклым светом двух раскачивающихся ламп. Деревянные
закоптившиеся стены, скривившаяся металлическая барная стойка, за
которой сидит уже немолодых лет официант. Небольшие столики и стулья
разбросаны по кабаку. Я мог позволить себе ресторан, но мне хотелось
упасть, упасть на самое дно, и если удастся оттолкнуться, то выплыть
другим, новым человеком, человеком с обретенным смыслом жизни. Пошлые
песни, пьяные разговоры, табачный дым, валивший как из трубы набравшего
огромную скорость паровоза. Вот что вкратце представлял собой этот кабак.
Помню, однажды ко мне за столик подсел мужчина лет сорока.
– Пить в одиночестве – это верный признак алкоголика, – звонко
засмеявшись, сказал он. – Позволь, составлю тебе компанию.
О боже, как от него несло спиртным! Невозможно передать словами.
– Эй, официант, бармен, эй, как там тебя?
– Слушаю, – сказал подошедший неспешной ленивой походкой
высокий тучный мужчина.
8
– Слушаю! – Незнакомец вновь звонко засмеялся. – К чему эти
условности, старина, я ведь не первый день тебя знаю. С каких это пор ты
начал разговаривать, как аристократический бармен великосветского
британского паба?
«Боже мой, что он несет?» – подумал я
– Молодой человек угощает, не так ли? – заискивающе улыбаясь, сказал незнакомец.
– Угощаю, – ответил я
– Ну, тогда принеси нам виски. По плащу вижу, что оплатить пару
рюмок виски для тебя не составит труда.
– Не составит, – произнес я
– Ну что встал? Неси. Да и закуску прихвати на свое усмотрение.
Официант поспешно удалился.
– Да уж, – сказал незнакомец. – Странный ты человек.
– Странный? Почему это странный?
– Ну, взгляни на меня: изодранная куртка, перепачканный свитер, штаны, которые самая неприхотливая домохозяйка побрезгует использовать
в качестве половой тряпки, и эти туфли покосившиеся, хоть убей, не помню, сколько их уже ношу. А ты, ты не такой, ты другой. Из той жизни, в которой
нам уже не оказаться. Такие, как ты, к нам не заглядывают.
На столе появилась бутылка со светло-коричневой жидкостью, две
рюмки и малосольные огурцы.
– Бутылка без каких-либо опознавательных знаков, – сказал
незнакомец. – Будем надеяться, что там действительно виски.
Он разлил виски по рюмкам. И тут же осушил свою.
– Да, действительно виски, – сказал он, с жадностью облизывая губы.
Я последовал его примеру. И, опустив рюмку на стол, закурил сигарету.
– Огоньку, – откусив кусок огурца, сказал незнакомец и, подавшись
вперед с сигаретой в зубах, замер в ожидании. Придерживая мою руку, он
прикурил от моей зажигалки и, жадно затянувшись, облокотился на спинку
стула. Огонек от сигареты осветил высокие скулы и серые, словно
металлические, глаза. Выдохнув, он закрыл глаза и медленно склонился
вправо. Мне показалось, что я услышал храп.
– Эй, не спи.
Незнакомец встрепенулся.
– Да уж, я и впрямь чуть не вздремнул. Знаешь что?
Он пристально смотрел на меня своими серыми потухшими глазами, наверно, эти глаза раньше были живыми, но не сейчас, сейчас в них
отражается смерть.
– Что?
Незнакомец вновь осушил рюмку.
– Я не всегда был таким.
– Каким «таким»?
9
– Не делай вид, будто не понял. Я не всегда был таким беспробудным
пьяницей. Не всегда. Детство, все пошло именно оттуда. Как стартанешь, так
и попрет, а у меня старт не задался. Я рано лишился родителей. Отец ушел от
нас, когда мне было всего четыре. Я совсем его не помню. Из рассказов
позже, повзрослев, понял, что отец бросил нас с матерью, уйдя к другой
женщине, и через несколько лет умер самой что ни на есть нелепой смертью.
Ничего не подозревая, он проходил мимо строящегося здания. Из-за
халатности рабочих внушительных размеров каменный блок, скатившись по
крыше шестиэтажного дома, устремился вниз. По роковой случайности это
произошло в тот самый момент, когда мой отец проходил мимо. Мгновенная
смерть, он даже не успел ничего понять. Я не жалел своего отца. Он бросил
нас и никогда нашей судьбой не интересовался. Никогда ничем не помогал.
Накричав на мать и переступив порог дома одним морозным февральским
вечером, он скрылся в опустившейся на город белоснежной метели и больше
никогда не возвращался. Мой отец был художником и, как любая творческая
личность, не хотел обременять себя семейными узами. Нельзя признать его
картины гениальными, но и напрочь лишенными таланта назвать их тоже
нельзя. Средние, красочные, в стиле импрессионизма полотна, изображающие в большей степени пейзажи, но порой – менее искусно
выполненные портреты. Приятные, не вызывающие отвращения картины, но
не более того. В них отсутствовала та искра, та частица божественного
начала, наличие которой позволило бы назвать эти картины гениальными и
прославить их творца до скончания веков. Он путешествовал по всему миру, не обремененный житейскими заботами, пока не встретил мою мать. Ему
было сорок, и первый раз в жизни он всерьез задумал жениться. Задумал и
сделал, сделал с той же решительностью, с которой он принимал все решения
в своей жизни. Но время шло, и мой отец понял, что семейная жизнь не его
призвание. Его творческая натура привыкла к созерцанию бескрайних
природных просторов, а ее втиснули в узкий, серый и давящий мир
житейских забот и обязанностей. И однажды он ушел. Ушел так же
решительно, как принял решение о женитьбе, так же решительно, как принял
решение бросить приносящую скромный, но стабильный заработок работу на
фабрике и устремиться в творческое путешествие по всему миру. Когда мне
было шесть, я потерял свою мать. Она заболела тяжелой болезнью и чахла
буквально на глазах. За несколько месяцев из симпатичной темноволосой
женщины она превратилась в морщинистую и бледную, теперь она всегда
лежала на кровати и кашляла, часто харкая кровью в стоявший под кроватью
тазик. Она болела и раньше, но тяжелое расставание с мужем явилось, так
сказать, катализатором, сильно ударив и по без того шаткому здоровью, и
она преждевременно слегла, и всем было понятно, что долго она не протянет.
Приехала ее дальняя родственница по материнской линии, дежурила у ее