Покоя не будет
ПОКОЯ НЕ БУДЕТ
ИВИН
Олег Павлович Ивин работал инструктором парткома (в тот год так назывались райкомы) в одном из районов Челябинской области.
Весной его послали уполномоченным в Медведевский совхоз. И вот однажды договорились с директором совхоза Иваном Михайловичем Медведевым вместе поехать на пятое отделение.
Накануне Олег Павлович вернулся на квартиру поздно ночью усталый донельзя и завалился спать, не поужинав. Не проспать бы завтра. Можно, конечно, попросить хозяйку, чтобы разбудила — она вставала чуть свет. Но она уже спала, а тревожить ее было неловко.
Хозяйка попалась хорошая. Заботливо готовила ему завтрак и ужин. По утрам одежду свою находил очищенной от пыли и грязи, сапоги — тщательно вымытыми. В первый день смутился, сказал:
— Зачем это вы?
Она будто не слышала его слов, а на другое утро сделала то же, и Олег Павлович больше не возражал.
Когда Ивин впервые приехал в совхоз, Медведев сказал ему:
— Гостиница у нас так себе, хорошую еще не построили. Если я тебя к бабке Медведихе поселю?
К бабке так к бабке — Ивину было все равно. Не прожил он у нее и пяти дней, как бухгалтер совхоза Малев отозвал его в сторонку и спросил:
— Ну, как?
— Что как? — не понял Олег Павлович.
— Живется у Медведихи?
— Нормально.
— Хорошенько к ней приглядитесь, старуха она чокнутая.
— Не замечал.
— Не скоро и заметите. У нее в войну два сына пропало, она с тех пор чокнутая. И пропали-то как. Один будто в воду сгинул — не убит, не ранен, а парня нет. Такие-то и в полицаях могли отираться. А?
— Слушайте, ну зачем вы так… — начал сердиться Олег Павлович.
— Минуточку, — Малев приподнял руку, будто боясь, что Ивин не даст ему договорить. — Минуточку! Второй сын у нее дезертир. Да, да, форменный, так сказать, документальной ревизией установленный. Яблочко от яблочка далеко не падает?
— Может, недоразумение?
— Почему Медведиха пенсии не получает? Сын — дезертир. Добрейший Иван Михайлович ее подкармливает, постояльцев посылает, то да се, харчишки подбрасывает. Почему же так? Если бы ее сыновья геройски погибли, ну тогда конечно. А то что получается?
— Не с голоду же старухе помирать!
— Этта как сказать! Мое почтение, Олег Павлович! Спешу.
После этого разговора Ивин несколько дней настороженно приглядывался к бабке Медведихе. Руки у нее натруженные, со вздувшимися венами и узлами на суставах. Немало, видать, трудной работы переделали эти руки за свой век. Она всегда была ровной — молчаливой и деятельной: то перебирала и обтирала мокрой тряпкой посуду, которой много лет никто не пользовался, то разрезала тряпки на ленты и свивала в жгуты, а потом плела из них коврики, то вязала варежки, нацепив на нос очки, про себя считая петли:
— Одногорядь, другорядь…
Нет, Медведиха не была чокнутой, но чувствовалась в ней особинка: ни с кем из соседей не якшалась, больше уходила в себя, как черепаха в панцирь. Худая слава сына легла на нее тенью, и старуха несла свой крест молчаливо и с достоинством. Кто-то понимал ее, кто-то нет, а некоторые, вроде Малева, злобно шипели на нее за глаза.
Олегу Павловичу было жаль старуху, боялся неосторожным словом обидеть ее, избегал с нею разговаривать. И она приняла это за должное и тоже не докучала ему. С тех пор останавливался здесь постоянно, однако больше того, что ему о ней рассказали в первый приезд, он ничего не узнал. Лишь иногда корил себя за то, что ни разу не поговорил со старухой по душам, а ведь ей, наверно, тоже хотелось сочувствия.
Ивин неведомо во сколько бы проснулся, если бы не хозяйка. Хотя спал крепко, но едва она прикоснулась к его плечу, Олег Павлович вскочил на ноги и понял, что безнадежно проспал. Подосадовал за это на самого себя и чуть-чуть на хозяйку. Медведев, ясное дело, уехал. Ох, этот Медведев — не заехал за ним, а ведь мог бы!
Ивин на ходу проглотил кусок хлеба, запил стаканом молока. Теплилась надежда: авось директор не уехал? Хозяйка глядела на квартиранта неодобрительно, потом, когда он собрался уходить, упрекнула:
— Бегом и бегом… Разве так можно?
Олег Павлович на это только улыбнулся, словно бы оправдываясь, и решительно открыл дверь.
Ливень солнечного света обрушился на него, смыл досаду на Медведева и на себя.
Весна набирала силу. Снег исчез даже в оврагах, и речушка, протекавшая по окраине деревни, мирно вернулась в обжитые берега. На березах набухли почки, коричневые и упругие. Под их белой атласной корой бродил по стволу сок, просачивался наружу через любую, даже махонькую ранку и на ветру и на солнце розовел, застывая.