— Переезжайте жить к нам.
— Что вы! — улыбнулась она. — Я городская, с тоски помру здесь. У Максима и специальности деревенской нет.
— Научим.
— Спасибо.
«Канатом вас оттуда не вытащишь, — подумал про себя Олег Павлович. — Каждому человеку дано свое. Лихарев в городе захиреет сразу, а Максимкиной жене — никак не прожить здесь. Что ж, все правильно. Только как Максимка? Вырос в селе, приучен был к крестьянской работе, неужели не тоскует по земле?»
В сенках послышались уверенные шаги, и Максимка вырос на пороге — без кепки, с разудалой копной кудрей, в коричневом костюме и белой без галстука рубашке, веселый, свой с головы до пят. Он и не ведал, какой дорогой гость сидит в горнице.
— Ну, бабуся и мамуся, — закричал он с порога, — принимайте свою авоську да проверьте хорошенько — все ли есть! Ты, Иринка, беги ко мне, иначе не скажу, что я купил!
Иринка выдала тайну сразу:
— У нас дядя!
— Какой дядя?
— Олежка пришел, — подсказала тетя Настя.
— Олежка?! — загремел Максимка. — Да где же он, бродяга?! Подайте его сюда!
Олег поднялся навстречу другу, радостно и в то же время застенчиво улыбаясь, — тот Максимка, такой же крикун и задира! Встали друг перед другом, разные, непохожие: один сбитыш, рога быку свернет, кучерявый, красивый; другой щупленький, даже какой-то поджарый, с черными непослушными волосами, с упрямым вихорком на макушке.
— Здорово! — дрогнувшим голосом сказал Максим, протягивая другу руки. Засветился улыбкой и весь, озаренный ею, был до слез родным, свойским, и даже обида зашевелилась в груди — не было рядом целых полтора года, да что полтора года — полтора десятка лет не было рядом, а он так нужен, без него так трудно обойтись!
— Здравствуй, — ответил Олег Павлович, пожимая сразу обе руки, он бы, наверно, кинулся в объятия, если бы не Лена, которая с милой улыбкой наблюдала за друзьями. Олег Павлович застеснялся. Тетя Настя привалилась спиной к перегородке и фартуком вытирала слезы, не таясь. И то, что Олег не кинулся в объятия, Максима чуть обескуражило, он тоже сдержал порыв, и встреча получилась малость натянутой. Но Максим раньше друга оправился от смущения, опять закричал:
— Чего стоите, бабоньки? Разве не знаете, что мужикам в таких случаях требуется? Командуй, Иринка!
— Мы как-нибудь без ее команды управимся, — сказала Лена, и женщины удалились на кухню. Мужчины примостились на диван. Максим положил руку на плечо Ивина, спросил:
— Как живешь, Олежка?
— Так, середка на половинке. Сеем.
— Понятно. Как тебе перестройка? У нас много об этом пересудов, по-разному талдычат. От тебя хочу услышать, тебя это прямо коснулось.
Разговоров о перестройке хватало и на селе, всяких разговоров, и злых тоже. Анекдотов развелось — никогда раньше Олег Павлович не слышал такой уймы анекдотов. Штука эта забавная, иногда улыбочку вызовет, а другой раз так сердце царапнет — до крови. Не сидит же кто-то специально и выдумывает анекдоты, они же рождаются, как грибы, — в неожиданном месте и за одну ночь, их ведь никто не сеет. Если же вдуматься, то они отражают настроение, они и вырастают, собственно, из этого настроения, как грибы из дождя.
— Что же ты молчишь?
— А тебя любопытство распирает?
— Еще бы не распирало? — усмехнулся Максим. — Взяли, понимаешь, отделили крестьянство от рабочего класса и думают, что это хорошо.
— Я, что ли, отделял?
— Откуда я знаю? Может, и ты. Все-таки партийный работник, причастность к этому делу прямую имеешь.
— Меня не спрашивали. Ты зря задираешь.
— Чудак, разве я задираю? Я спрашиваю, понять хочу тебя, давненько по душам не говорили.
— Это верно — давненько. Сразу хочешь меня на самом остром проверить?
— А ты догадливый! Коли боишься на эту тему говорить, могу не спрашивать. Я ж понимаю, не все тебе можно говорить.
— Это почему же?
— Ладно, ладно, не цепляйся, давай отвечай о перестройке.
— Нет, ты погоди. Почему же мне нельзя говорить?
— Ну и репей ты стал, Олежка. В любом деле есть вещи, о которых не с каждым будешь говорить, а в политике тем более.
— А ты разве каждый?
— Ох уцепился, — улыбнулся Максим. — Давай отвечай на вопрос.
— Про перестройку скажу тебе так. Я не в восторге от того, что нас разделили. Понял?
— А откровеннее?
— Куда же еще откровеннее? Ты хочешь сказать — подробнее?
— Пусть подробнее.
— По-моему, начальства развелось много, куда ни кинь — везде начальство. Бумаг пишут много.
— Потому и бумаги не хватает, — вставил с улыбкой Максим.