— Я не скрываю, что писал, — обиделся Олег Павлович.
Грайский мельком, но пронзительно глянул на него и снова отвел взгляд, принялся изучать свои тонкие, изящные, как у пианиста, пальцы.
— Ах ты — обиделся! — Качнул седой головой Ярин. — Ты в бутылку не лезь, давай спокойнее.
— Сначала о просьбе. В прошлую осень просил вас отпустить меня в совхоз. Вы отказали. Зимой, в январе, кажется, был у нас Петр Иванович, я о том разговоре ему рассказал и повторил просьбу. Петр Иванович обещал помочь.
— Я обещал при случае замолвить слово, — уточнил Грайский.
— Правильно. Готов ехать в любой совхоз, в любой район.
— Деятель! — воскликнул Ярин. — Как не можешь понять — ты же партийный работник! А существует партийная дисциплина, этика, наконец! На бюро заявление подавал?
— Нет. Но я говорил с вами.
— Решаю не я. Решает бюро. Значит, решил действовать через голову бюро?
— Я считаю, что в совхозе принесу больше пользы, чем здесь. Вы отказались меня слушать, и я решил обратиться в обком.
— Красиво получается! Сколько лет в партии?
— Какое это имеет значение?
— Самое прямое.
В глазах Ярина клокотало негодование. Так бы и испепелил Ивина. Чего захотел! В совхоз! Думаешь, в совхозе малина будет? Но переборол себя, не накричал. Откинувшись на стуле, сварливо проговорил:
— С такими работничками и инфаркт недолго схватить.
— С какими? — встрепенулся Олег Павлович. Грайский мягко, но властно сказал:
— Вы спокойнее, товарищ Ивин.
— Мне трудно разговаривать, Петр Иванович. Я же не мальчишка. Раз затеяли разговор, давайте вести его по существу.
— Хорошо, хорошо.
— А в письме я писал, что при перестройке не все учтено. Район наш небольшой, восемь совхозов, да один откормочный. На каждого директора приходится по 6—7 руководящих лиц. Да из области часто наезжают. Другой раз директору работать некогда — с начальством водится. Не много ли опекунов? Нормально ли это? Вы же, наверно, читали письмо, Петр Иванович?
— Нет, оно у первого секретаря. Пока, — уточнил Грайский.
— И еще непонятно мне. Как же планируется, что, к примеру, Медведевскому совхозу невыгодно производить мясо. Парадокс получается: чем больше совхоз произведет мяса, тем больший будет у него убыток.
— Понятно, — проговорил Грайский.
— А я, Ивин, хочу подчеркнуть, — вмешался Ярин, — по-партизански ты действовал.
— Наперед знал, что вы скажете: неужели, мол, наверху люди глупее меня. Так?
— Так! И больше могу спросить: ты что, не согласен с решением ноябрьского Пленума, не согласен с линией партии?
Олег Павлович с силой выдохнул воздух. Разговор обострился. Ярин сразу к этому повел, пользуясь присутствием Грайского. Петр Иванович занял неясную позицию — он и Ярина оборвать не хочет, и Ивина не поддерживает, какой-то неясный нейтралитет. Олег Павлович рывком поднялся, запальчиво возразил:
— Извините, но это демагогия! В такой обстановке я разговаривать не буду. Хотите знать мое мнение — выслушайте. Если оно вас не интересует и вызвали вы меня, чтоб проработать, — увольте, я уйду. И вообще могу уйти, совсем, по собственному желанию. Заявление напишу хоть сейчас.
— Пиши, пиши, — усмехнулся Ярин. — Мы сначала на бюро тебе всыплем, а потом отпустим. Не рад будешь, храбрец!
Ивин решительно двинулся к выходу. Шагал и втайне надеялся, что Грайский остановит его, поправит Ярина, выговорит ему, что нельзя разговаривать со своими работниками таким тоном, нельзя, не подумав, бросать им серьезные политические обвинения.
Ярин спорил нечестно, применил запрещенный прием. В конце концов, хотя я и рядовой работник, но свое мнение могу иметь, имею право его высказать. Я солдат партии, буду выполнять любые ее решения, но никто не запретит высказать все то, что меня волнует, с чем я не согласен. Это мое право, и нечего пришивать мне такие обвинения.
Но Грайский не остановил его. Ивин окончательно убедился, что дела его плохие, что самым разумным в создавшейся ситуации действительно написать заявление об уходе. Работу подыщет — поступит преподавателем в школу, а то в совхоз пойдет, на ферму — не зря же в техникуме учился, правда, основательно позабыл, но ничего — вспомнит! Или махнет в город. Поработает на заводе, комнатушкой обзаведется, мать перевезет. Не пропадет! Не хуже будет, а, возможно, и лучше. Холостяжничество обернулось привлекательной стороной. Один! Никакого хвоста! Взял чемодан и на все четыре: хоть в Сибирь, хоть в Арктику. Максимка поможет устроиться в Магнитогорске.