Тоня ждала у калитки, на плечи накинут мужской плащ, видно, отцовский. Ее силуэт четко выделялся на фоне света, падающего из окон, вершинка елочки выглядывала из-за ее плеча.
Остановился, не доходя шага два, поздоровался, волнуясь:
— Добрый вечер.
— Здравствуйте, Олег Павлович!
Тоня молчала в ожидании — что еще скажет. Ивин мялся: что, собственно, надо говорить, как начать? Максимка, бывало, балагурил: когда с девушкой не о чем говорить, то начинают трепаться про погоду. Но есть о чем и кроме погоды. О многом, о самом главном, но как начать, не ринешься же головой в омут, подход нужен, но какой?
Тоня смотрит на него, и в темноте видно, что затаила застенчивую выжидательную улыбку. Ждет теплых слов, а они пропали. Глаза потупила. Ладно, была не была!
— Решил прийти, узнать… — язык еле-еле ворочался, одеревенел. — Переживаний у вас столько…
«Возьмет и спросит — а вам какое дело до моих переживаний?»
— Да уж было, — отозвалась Тоня, поежилась — прохладно, плащишко только на плечи накинут, не греет. — Беспалов разорялся. Под суд, кричит, отдам!
Снова Беспалов, хочется его ненавидеть, а ненавидеть Олег Павлович сейчас не может. Он только сочувственно качает головой. Рядом Тоня, давно мечтал об этой минуте, но разговор, как на грех, не клеится.
— Я-то его не боюсь, — продолжала Тоня. — Мама испугалась. Он ей знаете что пообещал? Ну, говорит, Ильинична, суши для дочери сухарей — загремит туда, куда Макар телят не гонял.
Тоня рядом, протянуть руку и до волос дотронуться можно. Рядом, но будто стена между ними. Значит, Беспалов велел сухари сушить? Переспросил зачем-то:
— Так и сказал: суши сухари? А вы бы к Медведеву.
А сам подумал: «Эх, не тот разговор, куда-то в сторону заносит».
— Ивана Михайловича я боюсь, — созналась Тоня, обняла сама себя за плечи — замерзла. Ему бы предложить: давай погрею, я теплый, — а он тянет свое:
— Зря! Он хороший, справедливый.
— Наверно. Только я его боюсь. Придет на ферму и давай придираться. То ему чистоты мало, то корма под ногами у коров много, то еще что-нибудь. Как начнет трубит на всю ферму, мы с девчонками по углам, а у коров молоко пропадает. Одна Нюрка Медведева не боится. Она за словом в карман не лезет.
Ивин улыбнулся и не столько от того, что сказала Тоня, а от того, что вот она с ним держится проще, разговорчивее, а он заладил одно и не может повернуть разговор. Она же его улыбку истолковала по-своему и горячо подтвердила:
— Правда, правда!
Тоня чуть-чуть придвинулась к нему и, словно боясь, что их кто-то подслушает, тихо спросила:
— Правда, будто Беспалова хотят к нам на ферму? Вместо Зыбкина Никиты?
В конце концов, этого Беспалова можно возненавидеть. Хотел сказать — возьмите меня, но вместо этого ответил:
— Не знаю.
— Не надо нам Беспалова. Мы тогда все уйдем. Зыбкин Никита тихий, за день из него слова не вытянешь. Но уж как скажет — так и будет. Беспалов говорить любит, а все без толку. Девчонки однажды напугали его. Он «Крокодил» на Антонову нарисовал да в комнатушке повесил. Мы возмущались, хотели изорвать, Груня не дала. Вечером заходит Беспалов и спрашивает: «Прочли?» Говорим: «Прочли». Нюрка Медведева и говорит: «Был Иван Михайлович, видел «Крокодил» и ругался — спасенья нет». Беспалов вроде бы обмяк и спрашивает: «На кого ругался?» А Нюрка ему: «На вас, на кого же еще! «Крокодил»-то неправильный». Это Нюрка от себя плетет, мы молчим, думаем, ну попадет Нюрке, выведут ее на чистую воду. Только смотрим Беспалов скорехонько кнопки выдирает, «Крокодил» в трубочку — и с фермы ходу. Мы на Нюрку: «Что ты наделала?»
— А Нюрка?
— Нюрка никого не боится, она у нас отчаянная.
В это время хлопнула дверь в сенках, на крыльцо кто-то вышел. Тоня, он почувствовал это, напряглась, прислушалась. Олег Павлович затревожился. Кто там? Выйдет сейчас Прасковья Ильинична да начнет конфузить. Ты это чего, товарищ уполномоченный, девку мою охмуряешь? Да я на тебя Ярину пожалуюсь. Может, Трофим Дорофеевич на крыльце появился? Возьмет дрын да поутюжит по спине, каково тогда будет! Эх, глупые же мысли мучают тебя, Олег, никакая это не Прасковья Ильинична и не Трофим Дорофеевич. Просто брат Тонин Витька. Потоптался на крыльце, видимо, осваиваясь в темноте, и громко крикнул:
— Тонька!
Тоня заговорщицки прижала палец к губам, призывая Ивина вместе с ней притаиться, не выдать себя. Этот жест радостно и обещающе отозвался в сердце. Олег Павлович вот так, притаившись, готов был простоять всю ночь.