— Сидай, чего стоишь, — пригласил Трофим Дорофеевич, когда уселся сам. — Плащ на гвоздь повесь. По делу?
Ивин повесил плащ на гвоздь, сел рядом с хозяином, усмехнулся про себя, подумав: «С будущим тестем. Чудеса!» А Зыбкин, не подозревая еще, что сидит рядом с будущим зятем, спросил:
— Куришь? Угости. Намедни бабы купили вонючих сигарет, тошнота одна с них.
Ивин дал папироску, и оба закурили. В это время появилась Тоня — такая нарядная, в крепдешиновом платье, в туфлях-лодочках: принцесса с ромашковой поляны! Фигурка у Тони стройная, и платье хорошо ее облегает. На груди небольшим клином вырез, и тут красиво легли рубиновые бусы. Поглядела на Олега Павловича с ласковой улыбкой, будто сказать хотела: гляди, какая я красивая! Есть еще где такие красивые? «Нет! — хотелось ему крикнуть. — На всем белом свете нет!» От счастья дыхание перехватило — красивая! «Ты моя!» — чуть не сорвалось с языка.
А может, все-таки сорвалось? Покосился на хозяина, а тот сам дочерью любуется. Улегся у Олега первый восторг, усмехнулся про себя: «Твоя. Эгоист же ты! Вон как на дочь смотрит Трофим Дорофеевич, вроде бы даже помолодел. И все равно Тоня моя! Эгоист так эгоист. Настоящая любовь должно быть всегда эгоистична».
— Куда же ты вырядилась, девка? — удивился отец. — Или в гости собралась?
— Хотя бы и в гости!
Тогда Трофим Дорофеевич взглянул на Ивина, а у того все было написано на лице — восхищенных глаз не отрывал от Тони, сиял, как именинник. Перевел взгляд на дочь — и у той в глазах хмель, и та то и дело поглядывает на гостя, ловит его взгляд. И Витьку за матерью послала — не напрасно же! У Трофима Дорофеевича даже что-то в груди нехорошо зашевелилось — от догадки. Ах ты мать честная! Небось это и есть Тонькин жених?
Трофим Дорофеевич уже собрался до конца выяснить ситуацию, но не успел — появилась сама хозяйка, на пороге застыл Витька — его разбирало любопытство. Чего это замыслила Тонька? Ивин поднялся навстречу Прасковье Ильиничне, поздоровался за руку, честь по чести. Она увидела нарядную дочь, заметила, что гость тоже готов хоть на бал, руками всплеснула, догадалась:
— Матушки вы мои…
Трофим Дорофеевич насупился, больше для порядка, спросил грубовато:
— Ты это что, мил человек, — Тоньку собрался у нас увести?
— Хочу, — улыбнулся Олег Павлович. — За тем и пришел.
— И ты поддаешься? — кольнул взглядом дочь. — По своей воле?
— По своей, — ответила Тоня.
— Чего руки опустила, старая? Встала посередь избы, аль к месту приросла?
Прасковья Ильинична и впрямь будто к месту приросла — так ее сразила новость. Торопилась домой и не ведала, что ее ждет, зачем это срочно потребовалась она дочери? Может, опять что-нибудь на ферме неладно? А тут такой гость! И ведь знала, а чего не знала — догадывалась — рано или поздно должно было это случиться. Не с этим, так с другим. Но все равно неожиданно, все равно как-то трудно враз смириться. Уйдет дочь и осиротеет дом, и никто больше не посвятит мать в свои девичьи секреты. С мальчишек что возьмешь? Витька не то чтобы поделиться с матерью тайнами, из него и слова клещами не вытянешь, по улице рядом с матерью пройти стесняется — чтоб не подумали, будто маменькин сынок.
И заплакала Прасковья Ильинична.
Трофим Дорофеевич осудил:
— Чуть чего — и слезы! Экие плаксы эти бабы. Не обращай внимания на них. Сидай, чего ты встал. Так, говоришь, родней хочешь мне быть?
Тоня обняла мать. Но та сама решительно осушила слезы и сразу превратилась в деятельную хлебосольную хозяйку. Витьку послала в магазин за вином, мужиков заставила выдвинуть стол на середину избы, сама загремела заслонкой печи, и только Тоню оставила в покое — невеста.
Ивин вздохнул облегченно, убедившись, что в эту семью его приняли безоговорочно.
Медведев, когда до него донеслось, что Ивин берет в жены Тоню Зыбкину, крякнул от удовольствия: мол, теперь ты, голубчик, от меня никуда не денешься, будешь работать в совхозе.
Прикатил на своем газике прямо домой к Зыбкиным: и откуда только узнал? Не иначе, доярки назвонили. Ни один шаг не скроется в деревне от посторонних глаз, а тут такое событие — Ивин пошел сватать Тоньку Зыбкину.
Медведев явился, как всегда, шумный, сразу заполнив собою весь дом и до слез обрадовав Прасковью Ильиничну, Трофима Дорофеевича тоже.
— Новость нашу слышал? — спросил прежде всего, усаживаясь на лавку.
— Какую?