Мост через речушку построили в прошлом году, чисто обструганные сосновые перила не успели почернеть и потрескаться, а доски настила уже расхлябались. Речка текла мутная, на отлогих берегах желтела прошлогодняя трава — осока, приглаженная во время половодья.
Ивин закурил, всматриваясь в дорогу. Кажется, за окраинным саманным домиком — машина. Вот выкатился на простор бензовоз, таща за собой облако пыли. Ивин поднял руку. Тяжело вздохнув тормозами, бензовоз остановился, обдал теплым бензинным чадом, Олег Павлович проворно взобрался в кабину, спросив:
— Из второго?
Пожилой шофер утвердительно кивнул головой и дал газ. Баранку держит старательно, сидит прямо, машину ведет аккуратно.
— Кто у вас кладовщиком? — спросил Ивин.
— Пашка Сорокин.
— Пьяница?
— Нет, — после долгой паузы ответил шофер.
— Как же нет? Говорят, в дымину пьян.
Дорога вползла в березовую рощу и была в глубоких рытвинах, заполненных жидкой грязью. Бензовоз отчаянно закачало, будто он попал в свирепый шторм. Ивин схватился за дверцу. Шофер свел у переносья брови, поглубже нахлобучил кепку — туго ему на такой дороге.
Когда миновали рощу и вырвались на ровное поле, дорога опять стала хорошей, ровнее асфальта. Шофер облизал пересохшие губы, отозвался:
— Племянницу пропивал и назюзился.
Ивин наблюдал за скучной серой дорогой. Слева и справа поля. Местами в кучки жались низкорослые березки — колки. Встречалась непробороненная зябь, у которой верхние гребешки заметно посерели — влага испарилась. Поодаль щетинилась желтая прошлогодняя стерня. А вот отметины недавней работы. Поле укатано ровно, а все-таки следы сеялок хорошо заметны, поле будто аккуратно расчесано.
Потом бензовоз, натруженно гудя, брал подъем, а когда оказался на самой вершине, Ивину открылись дали, окрашенные в целую гамму цветов: черный — от вспаханной земли, желтый — от прошлогодней стерни, коричневый и белый — от березовых рощ и сизый — от уходящей за горизонт цепочки гор.
Второе отделение разместилось в Ванюково, возле березового леса. Деревушка вытянулась в единственную улицу, и от одного конца ее до другого высились тополя: большущие, раскидистые, кряжистые богатыри из древней сказки. В летнее время деревушку закрывал зеленый шатер. Сейчас тополя просматривались насквозь. Почки набухли и выделялись — иззелена-коричневые.
Лихарев поджидал в конторе отделения, маялся у окна. Увидев бензовоз, выбежал на крыльцо, улыбаясь выпрыгнувшему из кабины Ивину. Ростом высок, лицо узкое, чуть вытянутое. Волосы темно-рыжие. Даже ресницы рыжеватые, и пушок на руках отливал золотом. На левой руке красовался темно-синий якорь: в былые времена Лихарев служил во флоте.
Ивин мрачно пошутил:
— Милиционера бы позвал, а не меня.
— Где взять милиционера-то? — возразил Лихарев. — Нету милиционера. К Пашке пойдем?
— Чего ж тянуть? Только в самом деле не знаю, что буду делать. Втянул ты меня в историю.
— На то ты и начальство.
— Думаешь, при начальстве он отрезвеет и огуречного рассола попросит?
— А, — безнадежно махнул рукой Лихарев. — Ему и завтра не отрезветь. Не умеет пить — не пил бы.
Лихарев шагал ходко. Ивин еле поспевал за ним. Смешной немного этот бригадир: комбинезон натянул поверх телогрейки, кепку вообще не признавал, легкий ветерок балуется буйной шевелюрой, перебирает медные космы. Ноги похожи на циркуль — длинные и в шаге размашистые.
Сорокины жили на краю деревни, возле амбаров. За амбарами большая лужа, не высыхающая и летом. Сейчас в ней полоскались, весело покрякивая, белые пекинские утки. Все удобства у Пашки под боком — сам себе и кладовщик, и сторож, и утки, наверно, его личные.
Во дворе непрошеных гостей встретила визгливым лаем лохматая дворняга. Лихарев сердито притопнул ногой, и дворняга, поджав хвост, спряталась под крыльцо. Уже оттуда повизгивала обиженно; какая-то несерьезная дворняга.
Лихарев двигался первым. Миновав темные сенки с терпким запахом укропа, очутились в избе, небольшой, но уютной, с самодельными половиками на полу и тюлевыми занавесками на окнах, с русской громоздкой печкой, делившей избу на кухню и горницу. Кухня была прямо сприходу.