По мере того как мексиканцы, держа в руках свои покупки, подходили к кассе, Мигель сообщал Перл имя каждого, а та, в свою очередь, открывала им кредитные счета. Потом пробивала на кассовом аппарате общую сумму покупок, заносила ее в книгу против имени каждого рабочего и показывала запись Мигелю и покупателю. Текущий кредит, просто и удобно, совершенно по-американски.
Они закупили муку и еще шортенинг, жир, что добавляют в тесто для рассыпчатости, — все, что нужно для приготовления лепешек, а также много бобов — и консервированных, в жестянках, и сушеных, в пакетах, и еще рис. Ничего лишнего — ни сахару, ни конфет, ни овощей. Ели они совсем немного, потому что продукты стоят денег. А они стремились экономить каждый цент, чтобы привезти домой побольше.
Конечно, эти бедолаги никакого понятия не имели, куда их повезут. Невдомек им было и то, что моя мама — завзятая огородница и гораздо больше времени уделяет уходу за своими овощами на грядках, чем хлопку. Так что им здорово повезло, потому что мама считала, что ни одна живая душа из всех, проживающих поблизости от нашей фермы, не должна оставаться голодной.
Ковбой был последним в очереди к кассе, и когда Перл улыбнулась ему, мне показалось, что он сейчас в нее плюнет. Мигель стоял рядом. Он провел три последних дня в грузовом прицепе вместе с этим малым, так что, наверное, уже все о нем знал.
Я попрощался с Перл — уже во второй раз за нынешний день, что было довольно странно, поскольку обычно я виделся с ней раз в неделю.
Паппи повел мексиканцев к нашему грузовику. Они забрались в кузов и тесно уселись там, плечо к плечу, подобрав ноги и переплетя руки. Они все молчали и тупо смотрели вперед, не представляя, где закончится их путешествие.
Старый грузовик осел под такой нагрузкой, но в конце концов как-то набрал свои тридцать семь миль в час, и Паппи даже чуть улыбнулся. День уже клонился к вечеру, было жарко и сухо — отличная погода для сбора хлопка. Итак, теперь у нас были семейство Спруил и мексиканцы — достаточно рабочих рук, чтобы собрать наш урожай. Я полез в карман и вытащил оттуда вторую половинку сладкого рулета.
Костер и палатку мы заметили задолго до того, как добрались до дому. К нашей ферме ведет проселочная дорога, большую часть года очень пыльная, так что Паппи едва тащился, чтобы мексиканцы не задохнулись от пыли.
— Это еще что? — спросил я.
— Вроде палатка какая-то, — ответил Паппи.
Она была разбита невдалеке от дороги, в дальнем углу нашего переднего двора, под дубом, которому стукнуло лет сто, возле того места, где при игре в бейсбол у нас размещалась пластина «дома». Мы еще больше замедлили ход, когда доехали до нашего почтового ящика. Спруилы захватили половину нашего переднего двора. Их палатка была из грязно-белого брезента, с остроконечной крышей; она была натянута с помощью разнокалиберных, грубо обструганных шестов и металлических колышков. С двух сторон она была открыта, так что можно было разглядеть коробки и одеяла, валявшиеся внутри, прямо на земле. И еще я увидел Тэлли: она спала в углу.
Их грузовик стоял рядом, а над кузовом уже был натянут брезент. Он был привязан к кольям, вбитым в землю, упаковочными веревками, так что грузовик не мог сдвинуться с места, надо было сначала отвязывать веревки. Их старый прицеп был уже наполовину разгружен, а вынутые из него ящики и джутовые мешки валялись на траве, словно разбросанные сильным ветром.
Миссис Спруил развела костер — это и был источник дыма. По каким-то причинам она выбрала это почти голое место в самом конце двора. Это было то самое место, где Паппи и отец почти каждый день после обеда усаживались на корточки, изображая кэтчеров, и ловили брошенный мной бейсбольный мяч — мои «прямые» и «навесные». Мне захотелось заплакать. Никогда я им этого не прощу, этим Спруилам!
— Ты ведь вроде бы сказал им, чтобы устраивались возле силосной ямы, — сказал я дедушке.
— Точно, — ответил Паппи. Он совсем сбросил скорость и свернул к дому. Силосная яма располагалась на заднем дворе, рядом с амбаром, на приличном расстоянии от дома. Раньше люди с гор всегда ставили свои палатки именно там, и никогда перед домом.
Паппи поставил грузовик под другим дубом, которому, по словам бабушки, было только семьдесят лет. Он был самый невысокий из трех дубов, что закрывали тенью наш дом и двор. Грузовик подкатился к дому и встал в те же самые высохшие колеи, куда Паппи ставил свою машину уже несколько десятков лет. Мама и бабушка ждали нас на ступеньках кухонного крыльца.
Рут, моя бабушка, была не в восторге от того, что люди с гор оккупировали наш передний двор. Паппи и мне это стало ясно еще до того, как мы вылезли из кабины грузовика. Она стояла, уперев руки в бедра.