Фидельма заметила тусклый свет внутри и рискнула приоткрыть дверь в амбар чуть пошире.
Склад был просторный и почти пустой.
У дальней стены за столом сидели трое мужчин; от потрескивающей лампы на столе исходил зловещий свет. Также на столе стояла амфора, на вид полная вина, и несколько глиняных чаш. Корнелий держал в руке одну такую чашу и потягивал вино. Остальные не пили. В тусклом мерцании лампы они казались Фидельме смутно знакомыми.
Приглядевшись, она вскоре узнала в них арабов по темным лицам и просторным одеждам.
Было ясно, что они спорили на своем языке, который Корнелий тоже понимал и которым свободно владел.
Вдруг один из них положил на стол что-то, завернутое в ткань. Он указал на сверток Корнелию. Тот склонился над столом и развернул ткань. И Фидельма увидела книгу. Корнелий достал из-за своего стула мешок, запустил в него руку и вытащил оттуда один потир.
Фидельма мрачно улыбнулась.
Было очевидно, что совершается какая-то сделка. И загадка начала мало-помалу проясняться в голове Фидельмы.
Пока Корнелий внимательно изучал фолиант, один из арабов рассматривал потир.
Эадульф, согнувшись, прятался за спиной Фидельмы и не мог разглядеть, что происходит; он успел только вскрикнуть от неожиданности и испуга, когда она вдруг поднялась на ноги, распахнула дверь и вошла в комнату.
— Ни с места! — воскликнула она.
Эадульф поспешно, спотыкаясь, зашел вслед за ней и заморгал от представшей его глазам сцены.
Корнелий Александрийский сидел, словно пригвожденный к месту, и был бледен как мел, поняв, что его обнаружили.
— Тауба! — воскликнул один из арабов, вскочив и потянувшись рукой к большому изогнутому кинжалу на поясе.
— Стой! — закричала снова Фидельма. — Дом окружен. Лициний!
Лициний снаружи прокричал в ответ.
Арабы переглянулись и, словно по команде, один из них сбросил со стола лампу, а второй кинулся к мешку. Во внезапной темноте Фидельма услышала, что стол перевернулся. Дверь распахнулась, в комнату проник слабый свет, и она услышала, как за дверью Фурий Лициний взвыл от боли.
— Эадульф, свет! Быстро!
Послышался щелчок кремня, и из мрака возник Эадульф с высоко поднятой свечой.
Арабов не было, Корнелий же так и сидел неподвижно на стуле, понурив плечи и вцепившись в книгу. Стол был действительно перевернут, но мешка нигде не было.
Фидельма подошла и склонилась, чтобы вынуть книгу из трясущихся пальцев Корнелия. Как она и ожидала, это был медицинский трактат на греческом языке, на вид древний.
— Эадульф, посмотри, что с Лицинием, — велела она, переворачивая стол обратно.
Эадульф с тревогой покосился на Корнелия.
— Корнелия мне бояться нечего, — сказала она. — Я боюсь, что с Лицинием что-то случилось.
Эадульф бросился к двери.
Фидельма услышала, как он переговаривается с кем-то — как она поняла, с носильщиками, растерянными и не понимающими, что происходит. Она стояла молча и глядела на удрученного Корнелия. За дверью Эадульф велел носильщикам стоять на месте и ждать.
— Скорее всего ничего опасного, потому что он убежал по дороге в погоню за теми двумя, что ушли, — объяснил он, вернувшись через минуту.
— Ну что же, Корнелий Александрийский, — спокойно сказала Фидельма, — вам ведь есть что объяснить, не правда ли?
Медик еще больше понурился, уронил подбородок на грудь и глубоко вздохнул.
Секундой позже появился Лициний, раздраженно мотая головой.
— Удрали, как кролики, — с презрением объяснил он.
— Вы в порядке?
— Да, — сказал он уныло. — Ударили меня — нечаянно, когда рванулись в дверь, и чуть не сбили с ног. Теперь их так не найти, если только этот не расскажет.
Он коснулся Корнелия концом меча.
— Это ни к чему, тессерарий, — пробормотал тот. — Честное слово, я не знаю, куда они ушли. Вы должны мне поверить!
— Почему мы должны вам верить? — спросил Лициний и снова ткнул в него мечом.
— Клянусь святым крестом, я не понимаю, почему вы не допускаете, что я говорю правду? Они связались со мной и назначили встречу. Я не знаю, откуда они.
Фидельма видела, что он не лжет. Он был все еще потрясен тем, что его застали врасплох. И обычная его наглость улетучилась.
Эадульф поднял упавшую лампу, увидел, что не все масло из нее вылилось, и зажег ее от свечи.
— Эадульф, налей вина доброму медику, пусть он немного придет в чувство, — велела Фидельма.
Тот безмолвно налил в бокал вина из амфоры, которая, к счастью, уцелела после падения со стола, и вручил греку. Врач насмешливо поднял его, с иронией произнес «Bene vobiscum!»[10] и залпом осушил бокал. Казалось, прежний задор к нему отчасти вернулся.