— А что вы сделали с письмом и потиром? — спросила Фидельма.
— Спрятал в мою врачебную сумку. И побежал назад, чтобы все рассказать Осимо. Ясно, что в гибели Ронана повинны арабы. Но зачем им было его убивать? Неужели они решили, что он собирается их предать?
— Нет, не арабы, — твердо сказала Фидельма.
Глаза Корнелия расширились.
— Именно это они и утверждали. Но если не они, то кто же это сделал?
— Это нам предстоит выяснить.
— Что ж, это был не я и не Осимо. В этом клянусь Богом живым! — объявил Корнелий.
Фидельма откинулась на стуле, задумчиво глядя на взволнованное лицо врача-грека.
— Одно меня озадачивает, — начала она.
Эадульф издал возмущенный смешок.
— Одно? — ухмыльнулся он. — Мне теперь вообще ничего не понятно.
Фурий Лициний согласно закивал. Фидельма не обратила на них внимания.
— Вы говорили, что Ронан когда-то уже встречал Вигхарда и невзлюбил его. Не могли бы вы рассказать поподробнее об этом?
— Все, что я могу вам рассказать, сестра, — только слухи, — сказал Корнелий. — Я могу рассказать вам эту историю в том виде, как Ронан рассказывал ее Осимо, а Осимо потом мне.
Он замолчал, собрался с мыслями и продолжал:
— Ронан Рагаллах покинул свою родину много лет назад и отправился проповедовать Слово Божье саксам, сперва в королевстве восточных саксов, а потом в Кенте. Некоторое время он проповедовал в церкви преподобного Мартина Турского, в стенах Кентербери. Как мне сказали, это совсем маленькая церквушка.
Эадульф наклонил голову в знак согласия.
— Да, я ее знаю.
— Однажды ночью, семь лет назад, в эту церковь пришел умирающий человек. И дух его, и тело были сломлены, он угасал от болезни, отнимавшей его дыхание. Зная, что скоро умрет, он хотел исповедаться.
Случилось так, что в ту ночь в церкви был только один человек, который мог отпустить ему грехи. Это был приезжий монах из Ирландии.
— Ронан Рагаллах! — нетерпеливо воскликнул Фурий Лициний.
— Именно, — спокойно подтвердил Корнелий. — Брат Ронан. Он принял исповедь этого человека, и велики были его грехи. Всего хуже было то, что он был наемным убийцей. Больше всего он мучился от одного страшного греха, страшнее всех прочих, и этот грех он делил с одним выдающимся членом святой Церкви. Он с величайшей подробностью рассказал Ронану историю этого злодеяния. О том, как человек этот, дьякон, заплатил ему, чтобы тот убил его семью, потому что семья была не нужна дьякону. Потом рассказал, как взял деньги у дьякона, убил его жену, но, решив увеличить свою прибыль, не стал убивать детей, а увез их в соседнее королевство и там продал в рабство какому-то хозяину усадьбы. И, уже на последнем своем дыхании, умирающий назвал имя дьякона, который заплатил ему за убийство своей семьи. В то время этот человек был секретарем при архиепископе Деусдедите…
— Вигхард? — в ужасе воскликнул Эадульф. — Вы хотите сказать, что Ронан Рагаллах утверждал, что Вигхард нанял убийцу, чтобы тот убил его семью?
Корнелий не ответил и продолжал:
— Как обязывал его закон исповеди, брат Ронан благословил мертвого, ибо не мог отпустить такой чудовищный грех, и в тот же вечер похоронил его за оградой церковного кладбища. Исповедь очень встревожила его, однако он не видел никакой возможности ни обвинить Вигхарда, ни рассказать кому-то еще об этом. Через несколько недель Ронан решил уехать из Кентербери и отправиться сюда, в Рим, чтобы начать новую жизнь. Когда же в Риме он увидел Вигхарда, приехавшего, чтобы получить пост архиепископа Кентерберийского, он был в такой ярости, что тут же выложил всю эту историю Осимо, а Осимо позже рассказал и мне.
— Может быть, Ронан был в таком гневе, что убил Вигхарда? — спросил Лициний.
— А потом и самого себя тем же способом? — ответила Фидельма, хмурясь. — В это трудно поверить. Корнелий, когда Осимо передал вам эту историю?
— В тот день, когда мы обсуждали, как найти деньги для арабского купца. Когда Ронан сказал, что не будет греха в том, чтобы присвоить себе сокровища Вигхарда. Это его замечание меня озадачило, и чуть позже Осимо поведал мне с глазу на глаз обо всем этом, чтобы объяснить, почему Ронан считал, что Вигхард заслуживает того, чтобы лишиться этого богатства.
Воцарилась тишина; Фидельма думала.
— Я верю вам, Корнелий Александрийский. Ваша история слишком невероятна, чтобы быть неправдой, поскольку вы признали за собой вину в немалом преступлении.