Епископ только изумленно заморгал и, поколебавшись, поднял ладонь в знак того, что уступает.
— Хорошо. Продолжайте, но по возможности быстрее.
Фидельма повернулась к остальным.
— Имя Вигхарда было Ронану знакомо. Несколько лет назад Ронан уехал из Ирландии и отправился в Кент, где некоторое время служил в церкви Святого Мартина, что в Кентербери. Семь лет назад однажды ночью к нему на исповедь пришел человек. Этот человек умирал, и был он вором и наемным убийцей. Но одно злодеяние мучило его совесть больше других. За много лет до того к нему пришел один священник и заплатил ему, чтобы тот убил его жену и детей.
Геласий подался вперед, нахмурился.
— Но зачем он это сделал, этот священник? — спросил он.
— Потому что, — продолжала Фидельма, — этот священник жаждал власти. Ваша Римская церковь не может сделать настоятелем или епископом человека, имеющего жену и детей. И властолюбие в душе у этого человека затмило совесть.
Лицо настоятельницы Вульфрун начало заливаться алой краской.
— Я отказываюсь сидеть здесь и слушать, как эта чужеземка говорит так о кентском священнике! — Она вдруг гневно вскочила, исступленно теребя плат у горла.
Фидельма поймала ее взгляд своим холодным взглядом.
— Убийца выполнил приказ священника, — продолжала она, не сводя глаз с Вульфрун. — Он явился ночью, когда священник ушел отправлять свою службу. Он зарезал его жену, изобразив потом все как набег пиктских разбойников. Что же до детей, то неожиданно жадность взяла над ним верх, и он решил продать их и увеличить свою прибыль — у саксов в обычаях продавать в рабство ненужных детей, — пояснила она для Геласия. — И вот наемный убийца взял детей и отвез их через великую реку Темесис в Уэссекс — королевство восточных саксов, где продал их одному хозяину, притворившись нуждающимся бедняком. Детей было двое, мальчик и девочка.
Фидельма выдержала паузу, воцарилась полная тишина. Потом сказала негромко:
— Человека, который заплатил за убийство своей жены, сына и дочери, звали Вигхард.
Все вскрикнули от ужаса.
Лицо настоятельницы Вульфрун было искажено яростью.
— Как вы можете терпеть, чтобы ирландская девчонка бросала такие обвинения благочестивому епископу Кента? Ваш долг — защищать нас от этой змеи! Более того, я имею непосредственное отношение к королевской семье Кента. Смотрите, как бы эти выпады не навлекли на Рим гнев нашего народа! Я принцесса саксонских королевств, и я требую…
Геласий был встревожен.
— Вам следует выбирать выражения, Фидельма, — неуверенно сказал он.
— Разве вы так уймете эту чужеземку! — продолжала кричать Вульфрун. — Я бы ее высекла за такое непочтение к памяти покойного архиепископа! Это оскорбление всему королевскому дому…
Фидельма вдруг посмотрела на нее, улыбаясь.
— Io Saturnalia![11] — сказала она почти шепотом.
Настоятельница Вульфрун замолчала на полуслове и недоуменно поглядела на нее.
— Что вы сказали? — спросила она.
Даже Эадульф не очень понял, что хотела сказать Фидельма. Он силился вспомнить, почему же Фидельма недавно так интересовалась и расспрашивала всех о языческом празднике Сатурналий.
— Жила-была саксонская принцесса, и была у нее рабыня, которую она очень любила, — начала Фидельма непринужденным тоном, будто решила сменить тему. — Когда принцесса обвенчалась с королем соседней земли, она, естественно, переехала туда со всем своим домом. Была она очень благочестива и желала посвятить свою жизнь богоугодным делам в королевстве. Она основала обитель на одном маленьком острове, что звался Овечьим, и ей пришло в голову освободить свою рабыню и поставить ее настоятельницей. Она и эта рабыня были очень близки… почти как родные сестры.
Лицо Вульфрун теперь было белее снега. Она сжимала пальцами шею. Круглыми от ужаса глазами она уставилась на Фидельму. Без единого звука, не шевелясь, настоятельница стояла и смотрела на ирландскую монахиню.
Разрушил эти чары Геласий, который совершенно не понимал, о чем толкует Фидельма, как и почти все остальные. Кроме брата Инэ, который сидел и молча улыбался, злорадствуя над поражением настоятельницы.
— Замечательная история, — раздраженно сказал Геласий. — Но какое отношение она имеет к нашему делу? Мало ли, сколько вольноотпущенников обрели высокий сан на стезе Церкви. Но в этом нет ничего особенного, и меньше всего это интересует нас сейчас, когда мы решаем вопрос о Вигхарде.
— Ах, — сказала Фидельма, кусая губу и не сводя сверкающего взгляда с выпученных глаз настоятельницы. — Я только хотела заодно показать, как грех гордыни может уничтожить самые благие начинания. Мне рассказывали, что на празднике Сатурналий был такой обычай: рабы переодевались в одежды своих господ. И хозяйка той освобожденной рабыни была так добра, что даже звала ее сестрой; а та пыталась сделать вид, что так и есть, потому что стыдилась своего рабского прошлого. Но в результате вышло так, что она стала обращаться со всеми вокруг как с рабами, вместо того чтобы относиться к людям справедливо и со смирением.