— А вы не рассказали об этой встрече, когда узнали, что Вигхард убит?
Себби вытаращил глаза.
— А зачем? Вигхарда убили позже, в его комнате, а не в саду. И все знают, что это сделал какой-то полоумный ирландский монах, и украл драгоценные дары, которые Вигхард собирался преподнести Его Святейшеству. Какое значение могла иметь эта встреча?
— Это-то нам и нужно выяснить, брат Себби, — серьезно ответила Фидельма.
— Если бы, например, вы могли бы узнать в том человеке этого ирландского монаха… — начал Эадульф.
Резкий и гневный вздох Фидельмы заставил его осечься. Он пристыженно замолчал под ее осуждающим взором. Такие намеки свидетелям были не в ее правилах.
— В общем, — продолжал Себби, не обращая внимания на их безмолвную перепалку, — я не узнал этого человека. И только утром, за завтраком, я впервые услышал разговоры об этом Ронане Рагаллахе.
— Хорошо, — сказала Фидельма. — Я думаю, пока все, брат Себби. Возможно, позже нам понадобится поговорить с вами еще раз.
— Всегда к вашим услугам, — улыбнулся Себби, встал и подошел к двери.
Он уже взялся за ручку двери, как вдруг Фидельма подняла голову:
— Кстати, мне вдруг стало любопытно — почему Эанред убил своего прежнего хозяина?
Себби обернулся.
— Почему? Насколько я помню, родители продали Эанреда в рабство вместе с его младшей сестрой. Сестру купил тот же хозяин. И, насколько я понял, когда девица подросла, хозяин силой заставил ее переспать с ним. На следующий день Эанред убил его.
Через мгновение Фидельма спросила:
— Каким образом он убил его?
Себби помолчал с минуту, словно припоминая.
— По-моему, он его задушил. — Он снова помолчал и потом улыбнулся и закивал: — Да, да. Он задушил хозяина его собственным поясом.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
— Ну, по крайней мере, одно мы поняли, — заметил брат Эадульф, когда Себби вышел.
Фидельма подняла веселый взгляд на своего товарища.
— Что же? — спросила она серьезно.
— Брат Себби не любит настоятеля Путтока. Он как будто намеренно бросает тень подозрения и на Путтока, и на его слугу Эанреда.
Фидельма склонила голову, молча соглашаясь, — это было очевидно.
— Чересчур намеренно? — задумалась она. — Может быть, нам все же стоит быть осторожнее в толковании слов брата Себби… Он явно ничуть не менее честолюбив, чем его настоятель. Он уверен, что если Путтока устранить, то он сам станет настоятелем Стэнгранда. Вопрос в том, насколько его честолюбие влияет на его отношения с людьми?
Эадульф лишь кивнул.
— Да, но, может быть, нам не помешает еще раз поговорить с братом Эанредом.
Фидельма лукаво улыбнулась.
— А ты не забыл про брата Ронана? У тебя ведь нет сомнений в том, что он виновен?
Сакс заерзал и заморгал. В самом деле, то новое, что он услышал от брата Себби, заставило его забыть, ради чего они беседовали с этим монахом.
— Конечно, я не сомневаюсь, — запальчиво ответил он. — Вещи говорят сами за себя. Но все-таки странно…
Он замолчал.
— Странно? — переспросила Фидельма.
Эадульф тихо вздохнул. Он хотел было продолжить, но в это время неожиданно появился Фурий Лициний с подносом, на котором стоял кувшин вина, хлеб, кусочки холодного мяса и фрукты. Весело улыбаясь, он опустил поднос на стол.
— Вот все, что я смог найти, — объявил он, когда они голодными глазами уставились на то, что было на подносе. — Я уже ел, так что это все для вас. Ах да, и еще на пути сюда я случайно встретил того самого человека, которого вы искали… начальника того отдела Палаты Чужеземцев, где служил Ронан Рагаллах.
Фидельма грустно взглянула на Эадульфа.
— Поедим после того, как встретимся с этим братом, — твердо сказала она.
Эадульф поморщился, но ничего не сказал.
Лициний пошел к двери и ввел в комнату стройного молодого человека. На вид он был еще совсем юн, у него была бледная оливковая кожа, пухлые яркие губы и большие темные глаза, которые он то и дело близоруко прищуривал. Голова его была полностью выбрита.
— Субпретор Палаты Чужеземцев, — объявил Лициний.
В первый момент Фидельма была в некотором замешательстве. Она ожидала увидеть в такой должности человека более солидных лет. Этому же юноше было не больше двадцати.
Молодой человек сделал шаг вперед и остановился, переводя близорукий взгляд с Эадульфа на Фидельму и обратно.
— Как ваше имя? — спросила Фидельма.
— Меня зовут Осимо Ландо, — ответил юноша со странным шепелявым акцентом.
— Вы не римлянин? — спросила Фидельма.
— Я грек, родился в Александрии, — ответил Осимо Ландо. — Но вырос я в Сиракузах.
— Садитесь, брат Осимо, — попросила Фидельма. — Скажите, тессерарий уже сообщил вам, зачем мы позвали вас сюда?
Брат Осимо медленно подошел и сел за стол, неожиданно изящным движением поправив край одеяния.
— Да.
— Нам сказали, что брат Ронан Рагаллах работает в вашем подчинении.
Субпретор кивнул.
— Не могли бы вы рассказать мне, чем занимается Палата Чужеземцев? — попросила Фидельма.
Брат Осимо чуть сузил глаза и затем пожал плечами; его движения были на удивление осторожны и плавны.
— Мы суть средство, посредством коего Его Святейшество может общаться с миссиями нашей Церкви во всем мире.
— И брат Ронан Рагаллах работает под вашим началом?
— Верно. Я — субпретор, ответственный за все, что касается нашей миссии в Африке. Кроме меня этим занимается только брат Ронан.
— Как давно он работает в Палате?
— Насколько я знаю, сестра, он приехал в Рим паломником год назад. И, будучи одарен к языкам, решил остаться, и вот уже чуть больше девяти месяцев работает у меня в подчинении.
— Скажите, брат, что он за человек?
Брат Осимо задумался, кусая губу и глядя в пространство. На бледных щеках его появился легкий румянец, и казалось, что он смутился.
— Очень спокойный, не склонный к раздражению или вспышкам гнева. Я бы сказал, тихий. Старательный в работе. С ним никогда не было никаких забот.
— У него есть твердые убеждения? — прервал Эадульф.
Осимо посмотрел на него с недоумением.
— Твердые убеждения? В каких вопросах?
— Он ирландец. Мы слышали, что он носит ирландскую тонзуру, а не римскую corona spinea. Это значит, что он отказался от римского устава и следует уставу Колума Килле.
Брат Осимо с горячностью замотал головой.
— Брат Ронан просто следует традиции. Как и многие из ирландцев или бриттов, он носил свою тонзуру, потому что таков его обычай. Для нас это не имело никакого значения. Важно то, что у человека в душе, а не то, что у него на голове.
Фидельма опустила лицо и прикрыла рот рукой, чтобы спрятать улыбку, увидев, как Эадульф залился краской стыда.
— А что у Ронана в душе? — спросил он, не сумев скрыть свою досаду на то, что его при всех упрекнули в предвзятости.
Брат Осимо поджал губы.
— Я уже сказал вам, брат, он человек спокойного и приятного нрава.
— Вы никогда не слышали, чтобы он говорил что-нибудь дурное о Риме?
— Если бы ему не нравился Рим, зачем он стал бы здесь жить?
— Вы никогда не слышали от него ничего дурного о Кентербери? Например, как он воспринял решение синода в Витби, когда саксонские королевства выбрали устав Рима и отказались от ирландской традиции обители Колума Килле?
Осимо улыбнулся, давая понять, что вопрос кажется ему глупым.
— Он не высказывал мнения по этому поводу. Его больше заботили дела в Африке, а не на дальнем западе. Он замечательно владеет греческим и арамейским, поэтому его делом было сообщение с нашей миссией в Северной Африке. Сейчас это особенно трудно, потому что арабы, те, что фанатично верят в пророчества Магомета, как раз шныряют по морю у побережья Африки и двигаются к западу.