Эадульф и Лициний двинулись следом и, миновав коридор, вышли в просторный атриум, главную залу дворца. Там, как обычно, стояли группки посетителей в ожидании приема. Фидельма прошла по мозаичному полу через весь зал, держа путь в domus hospitale. Подходя к двери, они увидели брата Себби, который шагал им навстречу с мрачным выражением лица.
Он заметил Эадульфа и остановился.
— Вы по-прежнему секретарь и советник саксонской делегации? — отрывисто спросил он без каких-либо предисловий.
Они остановились, и Эадульф нахмурился от неожиданного вопроса.
— Меня назначил на эту должность покойный архиепископ-дезигнат, но теперь, после его смерти… — Он пожал плечами. — Что-то случилось?
— Случилось? Случилось? Вы не видели настоятеля Путтока?
— Нет, а что?
Себби пристально посмотрел на Фурия Лициния. Тот явно не понимал, о чем речь, поскольку не говорил по-саксонски. Он попытался поймать взгляд Фидельмы, но та лишь опустила глаза, делая вид, что ее это не интересует. Себби из Стэнгранда перевел взгляд обратно на Эадульфа.
— Я слышал, эти римляне опять хотят поставить в Кентербери иностранного архиепископа.
Эадульф улыбнулся.
— Я тоже слышал об этом. В общем-то, до Деусдедита, который десять лет назад стал первым саксонцем на этом посту, все архиепископы Кентербери были римлянами или греками. Даже если этот слух правдив, разве это так важно? Разве мы все не равны перед лицом Господа?
Себби возмущенно фыркнул.
— Саксы хотят, чтобы у них были свои епископы, а не чужеземцы. Разве мы недостаточно ясно показали это, сместив ирландца в Нортумбрии? Разве мы, саксы, не избрали следующим архиепископом Вигхарда?
— Но Вигхард умер.
— Да. И теперь Его Святейшество должен проявить уважение к нашему выбору и назначить вместо него Путтока. А не какого-то африканца.
— Африканца? — изумился Эадульф.
— Я только что слышал, что Виталиан предложил на пост Кентербери настоятеля Адриана из Иридана, что под Неаполем, а он африканец. Африканец!
Глаза Эадульфа расширились.
— Я слышал о нем как о человеке весьма начитанном и благочестивом.
— Ну, и что же теперь? Мы, саксы, должны сейчас собраться вместе, выразить наше возмущение и потребовать у Его Святейшества благословения для Путтока.
Лицо Эадульфа было непроницаемо.
— Однако, Себби, вы уже говорили раньше, что не любите Путтока. Может быть, все дело в том, что если надежды Путтока не оправдаются, тогда и вам не видать Стэнгранда? В любом случае мы, саксы, как вы говорите, сможем собраться вместе не раньше, чем будет раскрыта тайна убийства Вигхарда.
Себби хотел ответить, но сдержался и, пробормотав что-то невразумительное, с досадой отвернулся и скрылся в толпе.
Эадульф повернулся к Фидельме:
— Ты понимаешь, что происходит?
Она задумчиво кивнула.
— Похоже, что надежды Путтока и Себби неожиданно рухнули.
— Брат Себби похож на человека, способного убить кого-нибудь ради… — Эадульф вдруг замолчал, осознав, что говорит. И неловко посмотрел на Фидельму.
— Нам сейчас нельзя ограничивать себя какой-то одной версией, — сказала она, угадав его мысль. — Я об этом с самого начала и говорила: честолюбие толкает людей на многое.
— Ты права, но разве честолюбие — это так дурно?
— Честолюбие — это тщеславие, а оно часто ослепляет душу. Кажется, Публий Сир сказал: следует опасаться честолюбцев.
— Честолюбец не страшен, если достаточно одарен, чтобы добиться своей цели, — возразил Эадульф. — Гораздо опаснее человек, чье честолюбие велико, а способности ничтожны.
Фидельма одобрительно усмехнулась.
— Надо бы нам с тобой однажды как следует поговорить о философии, Эадульф из Саксмунда.
— Пожалуй, — ответил Эадульф, неуверенно улыбнувшись. — Вот с кем лучше всего поговорить о философии в данный момент — так это с Путтоком. Наверняка ему сейчас не помешал бы совет в вопросах честолюбия и тщеславия.
Фидельма отправилась к комнатам свиты Вигхарда.
Брата Эанреда они нашли в помещении, именуемом лавантур — общей прачечной, где он трудился, стирая одежду. Когда они вошли, он вздрогнул и замер, но затем продолжил отбивать толстую шерстяную ткань.
— Ну что, брат Эанред, — приветствовала его Фидельма, — я вижу, вы усердно трудитесь.
Эанред съежился со странным выражением покорности.
— Я стираю одежду моего господина.
— Настоятеля Путтока? — переспросил Эадульф поспешно, так чтобы Фидельма не успела начать читать лекцию о том, что у верующего человека нет иного господина, кроме Христа.
Эанред кивнул.
— Давно вы это делаете? — спросила Фидельма.
— Примерно начиная с… — Эанред прищурился, — с полуденного Ангелуса, сестра.
— А что вы делали до этого?
Эанред растерялся. Фидельма решила задать вопрос в упор.
— Вы были на христианском кладбище за воротами Метронии?
— Да, сестра. — В его ответе не было никакого подвоха.
— Что вы там делали?
— Я сопровождал настоятеля Путтока, сестра.
— А он зачем пошел туда? — терпеливо спросила Фидельма.
— По-моему, мы ходили туда, чтобы навестить могилу Вигхарда и договориться о надгробном камне, сестра.
Фидельма задумалась, сжав губы. Разумное объяснение. В самом деле, не было никакой связи между Путтоком с Эанредом и теми арабами, пришедшими встретиться с Ронаном Рагаллахом.
Блекло-карие глаза Эанреда странно разглядывали ее лицо. Его взгляд был какой-то пустой, отрешенный — взгляд простака, а никак не проницательного обманщика. Да, думала она, кусая губу, но в его лице было что-то еще: тревога? страх?
Она спохватилась и пресекла такие мысли.
— Спасибо, Эанред. Скажите мне еще вот о чем: у вас есть сумка из мешковины?
— Нет, сестра, — покачал головой монах.
— У вас было что-нибудь из мешковины за то время, пока вы живете здесь?
Эанред пожал плечами. В его лице было совершенно неподдельное непонимание. Фидельма решила, что выспрашивать его об этом дальше нет смысла. Если Эанред и лжет, то лжет очень умело.
Она поблагодарила его и вышла из лавантура в сопровождении Лициния и растерянного Эадульфа.
— От этого не много толку, сестра, — заметил саксонец почти с укором. — Почему ты не обвинила его напрямую?
Фидельма развела руками.
— Эадульф, чтобы рисовать картинку, нужно сделать мазок кисточкой в одном месте, потом в другом, и так далее. Каждый мазок сам по себе мало что значит. Только когда все нужные мазки сделаны и ты отходишь в сторону, чтобы окинуть взглядом целое, — только тогда появляются и контуры, и чувство завершенности.
Эадульф закусил губу. Он почувствовал явный упрек, но не понимал, в чем именно. Иногда у Фидельмы появлялась досадная манера говорить обиняками. Он вздохнул. И вообще, думал он, похоже, что в ее стране все мужчины и женщины имеют неприятную склонность не изъясняться простым, ясным языком, но то и дело использовать символы, аллюзии и гиперболы.
Во внутреннем дворике они остановились. Фидельма присела на каменный парапет у плещущего фонтана и опустила в воду тонкие пальцы, прислушиваясь к шуму воды. Фурий Лициний и Эадульф растерянно топтались рядом, ожидая, что она что-нибудь скажет.
— А, брат Эадульф!
Стены двора внезапно огласились эхом властного голоса настоятельницы Вульфрун, и ее высокая фигура появилась в проеме двери. Она плыла к ним, как корабль на всех парусах, устремив взгляд прямо перед собой.
— Миледи… — нервно приветствовал ее Эадульф.
Ни Фидельму, ни Лициния настоятельница не удостоила вниманием. Рука ее теребила плат на шее. Фидельма наблюдала за этим безотчетным движением, силясь вспомнить, почему оно не дает ей покоя.
— Я хочу поставить вас в известность, что я и сестра Эафа уезжаем в Порто и намерены там найти корабль для возвращения в Кент. Нам незачем больше здесь оставаться. Я договорилась с лодочником, что он отвезет нас вниз по Тибру. Я решила, что вам, как секретарю делегации, следует об этом знать.