— Она никогда не изменится, — сказал Эадульф. — Надеюсь, тебе не придется провести всю дорогу в ее обществе.
— А, что ты, ее отношение ко мне — это не мои трудности, а только ее. — Она с усмешкой обернулась к Эадульфу. А он, прищурившись, смотрел, как еще один человек всходит на причал. И на лице его было такое удивление, что Фидельма тоже посмотрела туда.
Тессерарий Фурий Лициний, неся под мышкой что-то похожее на ящик, прошел мимо настоятельницы Вульфрун и ее свиты и остановился у навеса перед Фидельмой.
— Я только сегодня утром услышал, что вы уезжаете, сестра, — приветствовал он ее, глядя немного растерянно.
Фидельма подняла голову и улыбнулась ему — молодому и смущенному солдату.
— Я не думала, что стражнику из кустодов Латеранского дворца есть дело до дорожных хлопот простой ирландской монахини, Фурий Лициний, — серьезно сказала она.
— Я… — Лициний закусил губу и холодно покосился на Эадульфа, который делал вид, что с интересом глядит на бурные коричневые волны грязного Тибра. — Я принес вам подарок… на память о Риме.
Фидельма увидела, что юноша буквально заливается краской, протягивая ей что-то, завернутое в мешковину. Фидельма с серьезностью взяла его и развернула мешковину. Это была шкатулка, искусно сделанная из какого-то странного черного дерева, которое она раньше видела только раз в жизни.
— Оно называется эбен, — пояснил Лициний.
— Очень красиво, — сказала Фидельма, разглядывая маленькую застежку и петли из серебра, сиявшего на фоне черного дерева. — Но, право, не стоит…
— Она не пуста, — нетерпеливо настаивал Лициний. — Откройте ее.
Фидельма величественно повиновалась. Внутри, в специальных выемках, обитых бархатом, лежало двенадцать стеклянных пузырьков.
— Что это? Настойки целебных трав?
Эадульф уже с интересом повернулся к ним.
Лициний, все еще отчаянно краснея, склонился над шкатулкой, взял один пузырек и вынул пробковую затычку.
Фидельма недоверчиво принюхалась и распахнула глаза в изумлении.
— Духи! — выдохнула она.
Лициний нервно сглотнул.
— Римские дамы любят такие ароматы. Я хотел бы, чтобы вы приняли их как знак моего почтения, Фидельма из Кильдара.
Фидельма вдруг почувствовала себя очень неловко.
— Право же, я думаю, не… — начала она.
Лициний внезапно протянул к ней руку и взял ее изящную ладонь в свою.
— Благодаря вам я узнал многое о женщинах, — серьезно сказал он. — Я этого не забуду. Пожалуйста, примите этот подарок на память обо мне.
Фидельма ощутила, что ее охватывает грусть и глаза наполняются непрошеными слезами. Она подумала о Киане, потом об Эадульфе, и ей очень захотелось снова стать юной девочкой, которую еще только ожидает «амьшир тога» возраст выбора — и вся жизнь впереди. Она попыталась улыбнуться, но получилась только кривая ухмылка.
— Я приму этот подарок, Лициний, потому что он исходит от вашей души.
Лициний заметил, что Эадульф не отрываясь глядит на него, и тут же выпрямился, и лицо его застыло.
— Спасибо, сестра. Позвольте мне пожелать вам безопасной дороги на родину. Да хранит вас Бог, Фидельма из Кильдара.
— Dia аг gach bothar a rachaidh tu, Лициний. На нашем языке это значит — пусть Бог будет на твоем пути, где бы ты ни шел.
Молодой тессерарий дворцовой стражи Латеранского дворца выпрямился, отсалютовал, развернулся на пятке и зашагал прочь.
Сперва Эадульф замялся, не зная, что сказать. Потом произнес с деланной шутливостью:
— Кажется, Фидельма, это была одна из твоих побед.
Он нахмурился, когда она вдруг резко отвернулась от него, но перед этим он успел увидеть гнев на ее чертах. Эадульф не понимал, что же в его словах так разозлило ее. Он тупо стоял и глядел, как она вертит в руках эбеновую шкатулку с ароматическими маслами, а потом заворачивает ее в мешковину и прячет в сумку.
— Фидельма… — неуверенно начал он. Но тут же замолчал и выругался по-саксонски.
Это было так неожиданно, что она изумленно вскинула голову. Эадульф глядел туда, где заканчивался причал.
Там остановилась лектикула. Ее сопровождал отряд стражников Латеранского дворца в парадной форме, напоминавшей скорее о языческом прошлом, нежели о христианском настоящем. Из лектикулы выбрался высокий и худой епископ Геласий. Движением руки он велел сопровождающим остаться и один направился к причалу.
Настоятельница Вульфрун поспешила ему навстречу. Оттуда, где сидела Фидельма, был хорошо слышен ее резкий, пронзительный голос.
— Ах, епископ! Значит, вы слышали, что я сегодня уезжаю? — приветствовала она его.
Геласий остановился, моргая, словно видел Вульфрун впервые.
— А? Нет, не слышал, — отсутствующим тоном произнес он. — Желаю вам счастливого пути. Но сейчас мне нужно поговорить еще кое с кем.
Он поспешно зашагал дальше мимо настоятельницы обители Шеппи, так и оставив ее стоять с негодованием на надменном лице.
— Падению предшествует гордость, — тихо повторил Эадульф.
Епископ Геласий прошагал прямо к месту, где сидела Фидельма, и она неуверенно поднялась навстречу ему.
— Фидельма из Кильдара, — с улыбкой приветствовал ее номенклатор дворца Епископа Римского, едва кивнув Эадульфу. — Я не мог допустить, чтобы вы уехали из нашего города без того, чтобы прийти и пожелать вам всего самого лучшего и счастливой дороги домой.
— Вы очень добры, — ответила Фидельма.
— Добр? Что вы, сестра, мы столь многим обязаны вам. Если бы не ваше усердие… и помощь брата Эадульфа, конечно… Рим мог бы стать свидетелем начала ужасного раздора между саксонскими королевствами и Ирландией.
Фидельма пожала плечами.
— Не стоит благодарить меня, ведь я делаю то, чему меня научили, Геласий, — сказала она.
— Но если бы в государстве саксов хотя бы краем уха услышали про смерть Вигхарда от руки ирландского монаха… — Геласий пожал плечами. Помолчав, он бросил быстрый взгляд на Фидельму. — Я уверен, вы учтете пожелания Его Святейшества на этот счет?
Казалось, он очень удивился, когда в ответ Фидельма сухо усмехнулась.
— Наверное, именно в этом истинная причина вашего прихода, Геласий? Позаботиться о том, чтобы я не обманула ожидания Рима?
Епископ заморгал, пораженный ее прямотой, но тут же осознал, что она просто сказала правду. Ему действительно было неспокойно, и большую часть пути через весь город, чтобы увидеть ирландку перед ее отъездом, он проделал, подгоняемый этим беспокойством. Фидельма стояла перед ним, продолжая улыбаться, и он улыбнулся в ответ.
— Есть ли что-нибудь, что можно скрыть от вас, Фидельма из Кильдара? — прищурившись, спросил он.
— Есть, — призналась она, немного подумав. Затем быстро искоса взглянула на Эадульфа, но сакс не сводил глаз с Геласия.
— Ну, раз уж разговор об этом зашел, я считаю, что в качестве официального отчета перед саксонскими правителями и священством лучше всего объявить, что Вигхард и некоторые из его свиты — Путток, Эанред, Эафа… что они умерли от желтой чумы. Эта чума так свирепствует здесь, что ни у кого не возникнет сомнений.
— Мы уже договорились об этом, — сказала она. — Я уважаю желание Рима скрыть тот прискорбный факт, что сыновья и дочери Церкви — не более, чем просто мужчины и женщины и что даже епископ или настоятель может быть не менее великим грешником, чем самый неотесанный из крестьян.
— Как же мы сможем сохранить в людях почтение к Слову Божьему, если они не будут чтить тех, кто несет им Слово? — ответил Геласий, словно оправдываясь.
— Вы не должны бояться, что кто-нибудь узнает правду о гибели Вигхарда из моих уст, — заверила его Фидельма. — Но ведь, кроме меня, есть другие…
Она неумышленно кивнула в ту сторону, где стояла настоятельница Вульфрун и все еще отдавала указания своим прислужницам. Геласий заметил этот жест и нахмурился.
— Вульфрун? Как вы уже показали нам — она тщеславна. С тщеславием Рим легко может договориться. Также и с честолюбием: Себби вот-вот осуществит свою мечту, для этого все уже готово. Инэ не в счет, он теперь слуга нового архиепископа. Что же касается Эадульфа…