Писарь взглянул на окно подвала. А если тихо залезть обратно и сделать вид, что ничего не было? Ну что ему, больше других надо? У князя — казаки да стрельцы, это их дело — замыслы неприятельские угадывать и крепость от ворога уберегать. А он-то куда лезет со свиным рылом в калашный ряд?
Ивашка прислонился спиной к стене, сполз по ней на землю и тихонько заплакал от отчаяния, посмотрел на светлеющее небо, ища совета и поддержки. Он закрыл глаза, и перед внутренним взором встало бледное лицо Дуняши, так и не оправившейся от жестокого сабельного удара, лежащей недвижимо. Сколько будет жертв, если латиняне ворвутся в монастырь, где коротают осаду сотни слободских да посадских баб…
«Поторопись, Иван, времени у тебя мало. Не сомневайся и не бойся. Не спрашивай „почему я“, привыкай к тому, что больше некому», — вспомнились слова праведного старца. Писарь моментально поднялся. «Набат! Вот что надо!» — сказал он себе, с надеждой посмотрев на колокола и очепы[29] Духовской церкви.
Игнат широко зевнул и поёжился. Длиннополый суконный кафтан, казавшийся летом таким жарким и тяжелым, сделался маленьким, не способным прикрыть мёрзнущее тело. Стены крепости за ночь остыли, отдали накопленное тепло, и прильнуть к ним, опереться спиной совсем не хотелось. Слава Богу, что стражбище заканчивается, и скоро можно будет поставить в пирамиду надоевший мушкет, завалившись спать до обеда. Хвала Господу, ляхи перестали долбить монастырь, наверно, поняли, что мало чего добьются. А может и огненное зелье иссякло… Кто его знает.
Внезапно в предрассветной тишине внушительно раскатился звук тяжелого басового колокола. Игната подбросило на месте, а мушкет сам собой лег в руки. Глаза вонзились в предрассветную мглу, не сумев разглядеть там ничего интересного, скользнули по монастырскому двору. Раздавшись, набат быстро затих, но крепость уже ожила. Как шумит лес от набегающего ветра — сначала вдалеке, а потом всё ближе, так и подворье постепенно наполнилось сначала робкими и редкими, а потом всё более громкими, суматошными голосами. То тут, то там вспыхивали факелы и метались над землёй безумными светлячками, сливаясь и превращаясь в поле огненных цветов. Защитники крепости бежали на стены, занимали места у орудий. Мимо Игната прошмыгнули монахи, заменившие свои скуфейки на непривычные мисюрки[30]. Идя в ногу, прошествовали стрельцы из соседского десятка с затинными пищалями, на ходу поправляя берендейки. Грохоча ножнами по лестничным ступеням, пробежали дети боярские. В окружении свиты появился и сам воевода.
— Ну что? — нетерпеливо бросил он стрелецкому сотнику, напряженно всматриваясь туда, где тьма скрывала польский лагерь. — Кто бил в набат? Что случилось?
— Так то мальчонка-писарь, кому голову ушибли и в холодную спровадили, — запинаясь, оправдывался сотник, боясь поднять глаза на князя, — вот ён сбёг и звонил в колокола, как скаженный.
Воевода замер на мгновение, грохнул латной перчаткой по стене, выругался бранно.
— А ну-ка тащите сюда паршивца!
Ждать долго не пришлось, караульные казаки быстро привели помятого писаря к Долгорукову.
— Ты что делаешь, бисов сын, — без вступления напустился на него воевода, — ты с чего это всех на ноги ни свет, ни заря поднял? Батогов захотел?
— Поляки на приступ идут, — выпалил Ивашка в лицо князю, подавшись вперед и не опуская глаз, хотя ему в это время хотелось стать маленькой песчинкой и забиться в щель меж камней.
29
30