Занавес.
Но есть еще один момент.
У наследницы Клюзнера, Елены Ч., хранится свежеизданный экземпляр Седьмой («Ленинградской») симфонии Шостаковича, подаренный им Клюзнеру. Когда она показывает его мне, она впервые (а я уж точно в первый раз) обращает внимание на дату. Дарственная надпись такова: «Дорогому Борису Лазаревичу Клюзнеру на память. Д. Шостакович. 29.04.1943. Москва».
Я не понимаю, как Клюзнер оказался в Москве в 1943 году. И не уверен, что там в то же время должен быть Шостакович. Эта надпись только увеличивает для меня натяжение невидимой и непонятной нити, связующей этих двух людей.
Зная Вас, как человека умного, порядочного, склонного к философскому восприятию мира, прошу — ответьте мне: что Вы об этом думаете?»
В вышедшей позже (в 1993 году) книге «Письма к другу. Дмитрий Шостакович — Исааку Гликману» в письме Дмитрия Дмитриевича от 10 мая 1943 г., Москва, можно было прочесть такие строки: «Недавно в Москву приезжал Б. Л. Клюзнер (помнишь такого?). Он уже давно находится под Свердловском». Скорее всего, Шостакович был в Москве в связи с конкурсом на музыку к гимну Советского Союза; весьма вероятно, Клюзнер приехал получить назначение перед отправкой на фронт.
Литератор Б., сидя в своем номере комаровского Дома творчества писателей, читал письмо вслух двум своим университетским однокурсникам, полудетская студенческая дружба продолжалась, хотя жизнь могла бы развести их: один из его друзей стал священником, другой писателем-фантастом.
— Что вы об этом думаете?
— Да тут и думать нечего, — сказал фантаст. — Эти два человека из одного карасса.
— Одного чего?
— А еще литературовед, — сказал фантаст. — Неужели ты не читал «Колыбель для кошки» Курта Воннегута?
Тут достал он свою записную книжку и зачитал две своих любимых цитаты из Курта Воннегута.
«Боконон утверждал, что человечество разбито на группы, так называемые карассы, которые выполняют Божью волю, не ведая, что творят. По его словам, человек не может самостоятельно обрести Божью благодать, какой бы праведной ни была его жизнь и как бы строго он ни соблюдал посты и церковные ритуалы (а в том, что без Божьей воли ни за что не обрести Божью благодать, сомневаться не приходится). Уж так устроен мир, и с этим нужно считаться. Для того, чтобы исполнить свой религиозный долг, людям непременно следует смирить свою гордыню и разделить свои старания и стремления с другими членами карасса, иначе нельзя».
«Если вы обнаружите, что ваша жизнь переплелась с жизнью другого человека без особых на то причин, этот человек, скорее всего, член вашего карасса. Для карасса не существует ни национальных, ни ведомственных, ни профессиональных, ни семейных, ни классовых преград. Объединение людей по этим признакам, скорее всего, является ложным карассом или гранфаллоном. Попытки обнаружить границы своего карасса, так же, как и разглядеть Божий замысел, считаются невозможными».
— А ты, отец Борис, что скажешь? Почему эти люди связаны были некоей «нитью», как пишет А.?
— По Провидению Господню, — отвечал священник. — По Промыслу Божию.
— Я не знаю, почему вы говорите одно и то же, — сказал литературовед. — То ли потому, что вы правы, то ли потому, что вы из одного карасса.
Глава 73
ПАКЕТ
Индеец перед отъездом принес подарки: маленькую акварель в обтянутой кожей рамке, где изобразил он индейский головной убор (одно перышко вклеил настоящее) и желтый толстый пакет.
— Пакет вскроешь, когда уеду, через неделю, там тебе сюрприз.
В пакете были статьи и тексты из будущего. Он мог бы прочесть, что скажут о нем позже, после него. Но он забыл пакет на даче, вспомнил о нем в пути, решил прочесть в следующий приезд.
Личность Бориса Лазаревича Клюзнера впечатляла поистине выдающимся масштабом. И хотя его сочинения, к сожалению, звучат не так уж часто, след его присутствия в нашем городе и в отечественной музыке явственно ощутим.
Биография Клюзнера полна драматических коллизий. Сын известного оперного певца, выпускника Петербургской консерватории Лазаря Клюзнера и художницы Любови Клюзнер (Гордель), он родился в Астрахани. В 1918 году в этом городе погиб отец, на фронтах Гражданской войны сгинул старший брат, мама композитора с двумя сыновьями вернулась в Петроград.
Он был ярко одарен и как художник, и как музыкант. После службы в кавалерийском полку он окончил три курса архитектурного факультета и лишь затем всё же поступил в Ленинградскую консерваторию. Еще будучи студентом класса М. Ф. Гнесина, стал известен. Но через несколько недель после получения им композиторского диплома началась война, в которой Клюзнер участвовал от первого до последнего дня. В конце 1945 года старший лейтенант, только что командовавший аэродромом[3], вернулся из Вены домой — здесь в блокаду умерли его мать и младший брат. Во второй половине 1940-х Клюзнер был избран заместителем председателя Ленинградского отделения Союза композиторов, впоследствии был членом Правления. Надо сказать, что архитектурные штудии Клюзнера не только стали неотъемлемой частью всей его жизни, но сыграли серьезную роль в его деятельности в Союзе. Вспоминают, что именно он выбрал особняк Гагариных, тогда, конечно, находившийся в совсем ином состоянии, — здесь расположился Дом композиторов. (Позже он спроектировал свою дачу в Комарове, ставшую многолетним центром притяжения интеллигенции.) Глубоко порядочный, бескомпромиссный, резкий, Клюзнер всегда боролся с невежеством и хамством. Всю жизнь он опекал нуждающихся, поддерживал неравнодушных, чем снискал симпатии художников и неприязнь чиновников. Закончилась его деятельность в Ленинградском союзе в 1960 году самым нелепым и прискорбным образом. Поводом стал ничтожный бытовой инцидент, последствия же наступили невероятные. Клюзнер вышел из Союза, уехал в Москву, обменяв свою квартиру на комнату в коммунальной квартире. Сочинения его исполняли редко, одолевали болезни… Фронтовой офицер, той же породы, что Виктор Некрасов и Борис Слуцкий, он был прямодушен и смел. Клюзнер вряд ли был диссидентом — он был идеалистом. О том же свидетельствуют и лучшие сочинения Бориса Лазаревича. В его творческом облике сосуществовали возвышенность романтика — и темперамент авангардиста, строгость и лаконизм Баха — и еврейская меланхолия, воспринятая через малеровскую горечь. Бесспорно здесь и влияние мощного дара Шостаковича, да кто его избежал в поколении Клюзнера? Пожалуй, немногие. Но Клюзнер, как и Вайнберг, Уствольская, Борис Чайковский, следуя за Шостаковичем, нашел собственный путь. Бросается в глаза скромный объем списка его сочинений. Клюзнер проявлял исключительную требовательность к себе. Четыре симфонии (последняя, ораториального плана, не окончена), Фортепианный и Скрипичный концерты, инструментальные ансамбли, тонкие вокальные сочинения… Клюзнер был среди тех немногих ленинградских авторов (наряду с Галиной Уствольской и Вадимом Салмановым), чью музыку исполнял Евгений Мравинский (ему посвящена Вторая симфония Клюзнера). Его играли и Курт Зандерлинг, и Арвид Янсонс. Большой интерес в профессиональной среде вызвала его не исполненная, но изданная Третья симфония (финальный эпизод написан на текст японского поэта Ясуёси). В ней композитор одним из первых использовал электронные музыкальные инструменты. Он был подлинным мастером и в сфере киномузыки, которая много лет его кормила — в сотрудничестве с режиссером Александром Абрамовым работал над такими фильмами, как, например, «Ведьма» по Чехову (картина была показана в Каннах). Среди наиболее ярких сочинений Клюзнера — фортепианное трио, покоряющее глубоко личной интонацией. Огромное впечатление на слушателей многих залов России и Европы произвел Скрипичный концерт в исполнении Михаила Ваймана — суровая героика крайних частей и проникновенность второй, мелодию которой Генрих Орлов сравнивал с незабываемой флейтовой мелодией из глюковского «Орфея». Концерт для двух скрипок с оркестром, исполненный Михаилом Вайманом и Борисом Гутниковым. тоже стал большим событием в музыкальной жизни Ленинграда.