— Любимую игрушку принес вам поиграть, — сказал капитан.
— Рома, что с тобой? — спросила Нина. — Ты, Ромочка, часом не рехнулся?
Пес не отходил от Клюзнера, выказывая всю степень собачьей любви, на которую способно было существо его.
— Такое впечатление, — сказал капитан задумчиво, — что мы украли вашу собаку, держали взаперти, а тут внезапно настоящий хозяин вернулся.
Часа через два пора было с собакой гулять.
— Пойдем гулять? — спросил капитан.
Пудель кинулся к Клюзнеру, потом к двери, потом опять к гостю, снова к двери.
— Час от часу не легче, — сказала Нина. — Он просит, чтобы вы с ним гуляли.
— В чем же дело? — спросил Клюзнер. — Давайте поводок.
Так и повелось — придя в Державинский дом, под конец визита стал он гулять с пуделем в Польском саду или в саду театра Буфф; Польский, более заброшенный, просторный, безлюдный, им нравился больше.
Пудель мечтал, что когда-нибудь выведет его Клюзнер погулять вечером в заснеженный петербургский воздух полузимы цвета серебристых фиолетовых чернил, но тот неизвестно зачем исчезал перед зимой, чтобы возникнуть к белым ночам. Во время одного из особо острых мечтаний живущий на противоположной стороне Фонтанки Захаров написал работу с человеком на берегу Крюкова канала, выводящего по первопутку на прогулку черного пса.
— Ох, врала, врала великая немецкая литература, — говорил Клюзнер, потрепывая пса по холке, — клеветала на твою породу, псина, что в тебе подобных не к ночи будь помянутый вселяется, вон ты какой чудный добрый парень, собачья душа.
После последнего комаровского лета перед отъездом в Москву Клюзнер навестил Нину и капитана, и тут обнаружилось внезапно главное, может быть, Ромочкино свойство. Решив показать хозяевам новое свое сочинение, сел гость за рояль. И едва зазвучали под руками его клавиши, как сидевший до того тихо Ромочка, подбежав, стал подпевать. Стал петь. Он подпевал самозабвенно, задрав голову, подскуливал, подлаивал, завывал, выл, временами даже в ноты попадал. Клюзнер хохотал дико, чуть с табуретки рояльной не сверзился.
— Так сколько раз играли, — сказала Нина, — и я, и Саша; и ничего, было тихо.
Сначала сел к роялю капитан, потом Нина; и, вправду, было тихо, Ромочка сидел смирно, вопросительно голову наклонив, глядя на Клюзнера. Стоило тому снова заиграть, как принялся пудель за свое.
— Надо для тебя какую-нибудь багатель написать, для собаки с оркестром.
Так под смех, под пение Ромочки и простились навсегда.
Не смеялась только мать капитана, сидела в своей комнате молча, думала: не мне ли пора к мужу? в ее среднеазиатской юности собаки в голос выли к покойнику.
Глава 86
ЗЯБЛИК
Ты, синица, садись на подсвечник,
зяблик, ты на часы, только стрелок
не трогай.
И врачи, и медсестры твердили: в санаторий после второго инфаркта, в санаторий, но он спешил в Комарово, хотел отпраздновать день рождения, как всегда, в своем доме, среди близких ему людей.
В доме было сыро, холодно, точно в склепе, он открыл окна, волна полутеплого живого весеннего воздуха влилась внутрь.
Затопить котел сил не было, стоило отсидеться, отлежаться. Привезли газовый баллон, за который накануне заплатили по его просьбе соседи.
Он поставил на письменный старинный любимый стол маленькую акварель индейца в кожаной рукодельной рамке, достал с полки над портретом Баха — улыбнувшись: надо же для веселия души прочесть о себе что-то хорошее, — желтый пакет со статьями из будущего. Подумав, достал привезенный конверт с надписью «Завещание», чтобы показать его Лене, когда она приедет навестить. Холод был собачий, приняв нитроглицерин, пошел он включить газ.
Баллон был пуст.
Эти газовщики, вечно пьяные, то ли спутали баллоны, то ли подрабатывали: тем, кто приплатит, ставили без очереди полный, тетёхам — пустой.
Он послал себе из Москвы несколько посылок, чтобы меньше вещей тащить, в одном из ящиков электроплитка; но извещений, хотя посылки отправил он за две недели, в почтовом ящике не оказалось.
И тут его охватил гнев.
Что за мерзавцы — лишить возможности поесть, выпить чаю старого одинокого больного человека? На секунду он даже забыл, что этот человек — он сам. Квитанции оплачивали на почте, туда же должны были прийти посылки; надо было идти квартала четыре. Он не был уверен, что дойдет. Дверь закрывать не стал, одуванчиковый золотой лужок перед домом встретил его всплеском веселого желто-золотого солнечного цветения. Наверху, должно быть, на березе, пел зяблик, храбрый малютка, прилетающий раньше всех, застающий последние снегопады, улетающий последним, когда первый снег нисходит.