По логике вещей, усмехнулся литературовед, должны были бы материализоваться незамедлительно персонажи дурацких студенческих шуток, Пушкинзон, Лермонтович и Гогельман, но трио, вынесенное белою мглою из Никольского переулка даже с большой натяжкою за таковых бы не сошло. Завсегдатаи и случайные лица, вооруженные кружками (счастливые большими, несчастливые и случайные малыми, адепты присловья «пиво без водки — деньги на ветер» потаенными) уже роились вокруг ларька, когда из затуманенного Никольского явилась троица с кроватной сеткою: двое носильщиков, Толик с Абгаркою, и предводитель-карлик. Карлик сложил быстрехонько четыре пустых ящика, тару, на нее водрузили кроватную сетку в железной раме и карлик, картинно поведя рукою, произнес:
— Вот вам софа, раскиньтесь на покой!
И для иллюстрации нарочито прилег на основополагающую деталь казенной больнично-тюремно-казарменно-общежитейской кровати сам.
— Вы зачем это приперли? — осведомилась из окошечка своего пивная жрица.
— На пари, — отвечал карлик, — а также для эксперименту.
— Ваша кроватная фабрика разве еще не закрылась? — спросил Бихтер.
— Она уже пять лет как закрывается, — сказал Абгарка.
— Пять лет и шесть месяцев, — уточнил Толик.
— А если мне из-за вашего кроватного лежака замечание сделает милиционер? — грозно спросила торговка пивом. — И так еле о таре договорились.
— Скажем — заказчику из цеха несем, отдохнуть остановились. Шура, налей нам, кстати, три маленьких.
— А в чем обещанный эксперимент? — спросил Клюзнер.
— У нас Абгарка теперь сны про будущее видит. Как ляжет спать, так видит про будущее. Нам рассказывает. Непостижимо. Мы сперва решили — это ему в углу за каптеркой в загашнике такое снится. А ему всюду. Вот сюда лежак принесли. Проверим.
— Он разве может тут уснуть, на улице? На углу?
— Он везде засыпает, дай только лечь.
— А откуда взялись сны про будущее?
— Увлекается наш директор наукою. Он в уголке, где Абгарка засыпает, поставил полированной жести листы изогнутые, так в этих ширмах и спит наш сновидец, а директор говорит: то не просто ширмы, зеркала Козырева, в них время гнездится; должно быть, сны с предсказаниями возникли из-за магических научных зеркал.
— Зеркала?! — вскричал вдруг неприметный человек из очереди с маленькой кружкою, задрожавшей рукою чуть не расплескав сокровище свое. — Не говорите мне о зеркалах! Мне одно из них всю жизнь порешило.
Абгарка лег на железное ложе и тотчас уснул.
— Да неужто зеркало может мужику жизнь порешить? — недоверчиво спросил завсегдатай в зеленом плаще.
— Может! — воскликнул неприметный. — И всё из-за того, что в новой квартире жена моя со вделанным в стену старинным зеркалом встретилась.
Дернул нас черт переехать. Жили как люди. И дальше жили бы. Да вот переехали. И стала она в него глядеться. Сначала сказала: «Это историческая ценность». Потом — вообще уже ничего не говорила. Сядет и смотрит.
Переодевалась перед ним, само собой. Красилась. И всё вглядывалась, словно наизусть там что хотела выучить. Всматривалась, как мореплаватель в голубую даль. Как баран в новые, извините, ворота. Как в книжку смотрят, ежели зрение подводит, а очков не имеется. Вопрошающе отчасти. С долею затруднения. Весьма основательно. Но поначалу, поскольку лично я смотрел в телевизор, дело шло сносно. Пересела она — да и всё. Раньше рядом сидела. Теперь за спиной. Потом хуже пошло.
Вроде, поменялся у нее цвет волос. Не особенно сильно. Но посветлела. Чем в наше время не удивишь. Затем кудри возникли. Ну, допустим, завилась. Когда только успела. Мне бы насторожиться. А тогда чемпионат мира был. Чего-то чемпионат был мира. По чему-то мировое разыгрывалось первенство. По брутто-нетто или по фу-ты-ну-ты. Неважно. Отвлекся я. Сижу, кричу. Переживаю. Даже сердечные капли принимал. Она сзади. Показалось мне, был момент, когда фоловали, что посмеивается она. Но не до нее мне тогда было.
Вот после чемпионата чаю в один прекрасный вечерок попили да и спать легли. Я еще посмотрел — ночнушка у нее не та. Та была в цветочек хабэ. А эта, как у девочек из телевидения немецкого. Вид очень даже товарный. Я спросил — на какие, мол, шиши? Она улыбается. «А кто его знает?» — говорит. «Кого его?» — спрашиваю. «Да иди ты, Коля!» — отвечает. И отвечает довольно естественно, но при этом руку за будильником тянет, сорочка эта самая, что-то-штадт-палац, с плеча соскальзывает, держи момент, вижу родинку! я ее за плечо, как водится. Уже и засыпал, да на грани сна и стукнуло: а ведь не на том плече родинка-то! Зажег я свет и к ней. «Коля, — говорит, — ты больше у телевизора сиди, забудешь, как и звать-то меня». И так убедила, что поверил и уснул. Утром чуть свет вставать; встаю, а она уже у зеркала.