Глава 11
СНЕТКИ
При дворе Карла Смелого в 1468 году на свадьбе герцога Йоркского карлик при помощи песочных часов выверял длительность каждой смены караула.
— У нас на сегодняшний день не завод, у нас фабрика, — пояснил Толик. — Нас опять переименовали.
— Завод выпускает, — важно заметил Абгарка, — а мы фабрикуем.
— И много вы нафабриковали?
— Сфабриковали, — поправил Бихтер.
— Сфабриковать дело можно, — заметил Клюзнер.
— Взять, к примеру, панцирную сетку, — сказал карлик и взял снеток. — Лучше снов, чем на панцирной сетке, не бывает.
— И возни такой нет, как с пружинным матрасом, — сказал Толик и тоже взял снеток.
Это он принес снетки в кульке и сказал всем:
— Угощайтесь.
— Вот на прабабушкиной кровати, — мечтательно сказал Абгарка, — небось, панцирная сетка двойная и с крученой проволокой. Такие сны на ней снились! Ни одного кошмара. Хорошо раньше люди спали.
— Молчи, — сказал Клюзнер Бихтеру, и правильно сделал, Бихтер уже рот открыл, чтобы произнести: «Спали, спали, проспали целую страну».
— В будущем, — сказал Абгарка, — панцирных сеток не будет, пружинных матрасов не будет, будут спать на топчанах.
— Иди ты, — сказала хором очередь.
И все взяли по снетку.
— Как же спать прикажете? — спросил завсегдатай в тельняшке. — Тюфяки станут фабриковать вроде волосяных?
— Искусственный волос, — пояснил Абгарка. — Химический.
— Хорошо, что мы сейчас здесь, — сказал Толик, — а не в том «тогда там». Что взять с человека, который спит на химическом топчане?
— Еще бы хлеба к снеткам, — сказал завсегдатай в мятой шляпе, — и, глядишь, пообедали.
— Чтобы всем пообедать, надо снетков килограмма два, — заметил завсегдатай-вождь. — Люди снетки по триста грамм покупают.
— Не скажи, — сказал Голик. — При мне один раз секретарь два ящика взял.
— Какой секретарь? — спросил Бихтер.
— Зачем два ящика? — спросил Клюзнер.
— Для хозяина. — сказал Толик. — Я ведь не всегда на кроватной фабрике работал. Самое лучшее место службы моей бывшей — Эрмитаж.
Тут карлик схватился за голову и убежал.
— Ври больше, — сказал вождь-завсегдатай. — Что ты там делал?
— Картины носил, постаменты новые работал; я по специальности столяр-краснодеревец. Мелкая починка. У нас там, между прочим, уборщицами студентки с вечернего отделения Мухинского работали, из театрального разнорабочие попадались. А одно из почетных мест — смотрительницы, служительницы, которые в залах на стульчиках сидят, наблюдают как бы чего не вышло, дорогу заблудившимся посетителям указывают. Там сиживали аристократки из бывших, достигшие пенсионных лет актрисы, вдовы-генеральши, это отдельная песня. Престижная работа. И какое удовольствие! И вот в одно лето нанялся я вместо отпуска в эрмитажную археологическую экспедицию, подработать хотел да и на юг съездить, никогда на юге не был. Поехал в одну из донских экспедиций, занимавшуюся сарматами. В один из южных вечеров отправился я по окрестностям прогуляться, хотел до соседней деревни дойти, говорили, там ларек допоздна работает. Иду, в полях всё только всходит, светло-зелененькие поля, и всюду бороны раскиданы зубьями вверх, неясно, зачем. Я тогда очень увлекался фольклором, народными обычаями полуязыческого характера, приметами и тому подобное, Фрезера штудировал, Афанасьева, Сахарова, Потебню, мифологические воззрения древних славян на природу, всякое такое. Как снег пахали, чтобы урожай был хороший, знаю; но вот бороны среди всходов… Даже мысль мелькнула: а вдруг я ненароком научное открытие сделал, этнографами не замеченный факт пронаблюдал по части глубоко местных примет, обычаев, мифологических воззрений? Стал я, естественно, расспрашивать крестьянских тамошних околхоженных людей. А мне разъясняют: не для укрепления всходов бороны лежат, не от птиц, от птиц пугало ставят, чучело, у некоторых на приусадебных участках стоят, а бороны от секретарей. Я поначалу опять не понял, думал — птица-секретарь, может, подумал я, миграционными перелетами стаи их сюда залетают и посевам как-нибудь вредят, как занесенный из капиталистического мира пресловутый колорадский жук; однако сомневался: какое дело птице до бороны? чихать она на нее хотела и сверху гадить. Нет, отвечали мне, нет, при чем тут птицы. Как это ты не знаешь, городской, полустоличный? Ведь у нас тут (и руками показывают — где) писатель великий живет, мы рады, гордимся, глубоко уважаем, поскольку партия и правительство его уважают и всемирное прогрессивное человечество; да только у писателя есть секретари. Вот скоро их увидишь. Как же я их увижу, ведь я в экспедиции во славу нашей науки тружусь, а они у светила отечественной литературы секретарствуют. А сельпо? — разъясняют мне. Вот как в сельпо водочку, секретари на двух машинах едут, ящиками в машины грузят, для хозяина, значит (себя тоже не забывают), а пока они загружаются, очередь народная в стороне стоит, все ждут, не дышат, чтобы всем хватило после секретарей. Та же картина с коньяком (ну, это у нас редкость, за ним они в город ездиют) и с шампанским (то чаще, но тоже дефицитное зелье), то же и с хлебом, а хлеб нужен, не только сами сильно на нем живем, и скотину подкармливаем, а бабушки особенно ситный уважают, но это они для себя к чаю. Секретари — парнишки старательные, исполнительные, но очень уж другой раз чудят. Про писателя тоже рассказывали — чудил помалу, но как-то понятно, по-нашему; выйдет, другой раз, по похмельной утрянке (а она уже день) в подштанниках на родное крылечко, из шикарного своего охотничьего винтаря пальнет (а птицы уж знали, едва выходит, все фр-р-р стаями да компашками прочь), а потом сядет под цветущей яблоней (смотря по сезону, иногда под полной вишен вишней) за стол с белой скатертью к самовару, тоже в подштанниках, чай пьет да плачет, о судьбах народных думает, а может, и о всем человечестве слезу льет. Никогда, кстати, я о его жене не слышал, то ли ее вовсе не было, то ли она была из тех людей, о которых слухи не ходят, такие люди, обитающие в окрестном безмолвии, на свете встречаются, я сталкивался. От ранга, чина и социального положения сие редкое жизненное свойство не зависит. Народ писателя уважал, как я уже говорил, всё к его услугам, масло-молоко, яички-курочки, с огорода что надо и тому подобное. А секретари пошаливали, некоторыми проказами людям досаждали. Взяли, например, манеру по ночам в состоянии алкогольной интоксикации, зенки то есть залив, зайцев гонять. Садятся за руль, фары врубят, летят; и непременно найдется косой, передвигающийся по личным нуждам по сельской местности, да и попадет в луч света секретарских фар. И уж не знаю я, все ли зайцы так гипнотизируются светом, или только зайцы скифско-сарматско-станичной округи такие наивные и туповатые, — а может, у них случается какой-то особый приступ басенной заячьей судорожной трусости, — не в силах заяц из светового луча выскочить, в нем и мчится, и только лесок придорожный или роща погуще может его спасти, поскольку автомобилю там не проехать. Однако, попадались косые, умудрявшиеся в угаре отчаянной храбрости с дороги свернуть, и тогда секретарь продолжал его преследовать по пересеченной местности, в таких гонках немало посевов потравили, по полям и носились. Мужики жаловаться не могли, писателя боялись, председателя тоже, председатель сам был в курсе, за голову только хватался. Наконец кто-то умный, скрывали, кто, круговая порука, надумал набрать борон (своих из сараев, из окрестных селений, из двух соседних МТС) да и накидать их на поля. И в первую же ночь два секретаря напоролись. Мат стоял, точно буря над головами неслась. Однако в итоге гонки по полям прекратились, а бороны с полей решили для поддержания традиции не убирать. И никто никого в известность не ставит. Ни секретари писателя, ни мужики вышестоящее начальство — все безмолвствуют. Вскорости и я этих секретарей увидел, всю картину пронаблюдал: как водку с хлебом завезли, прибыли к магазинчику сельповскому на трех машинах. Грузились, а очередь в сторонке стояла, завороженная, еле дышали. Сердца стучали, я тоже в той очереди так же стоял. Но то был день с изюминкой: завезли пиво и снетки. Снетки вообще редкость, деликатес, и те были особенные, говорили — астраханские, врали, должно быть, при чем тут Астрахань, да кто же на карту смотрел. Взяли секретари два ящика снетков (вздохнула о