— Но мне пора, — сказал индеец, — меня человек будет ждать возле Союза художников; значит, я должен идти к куполу Исаакиевского собора.
— Гайавата, — спросил вслед Бихтер, — а ты видел большую воду?
— Да, — отвечал индеец, удаляясь. — Но наш ураган не был страшнее вашего.
— Плавающие кавуны, — сказал Бихтер, — были, случайно, не из Астрахани?
— Мне про плавающие арбузы и яблоки недавно друг Ниночки Чечулиной рассказывал, василеостровец, поэт Вадим Шефнер. Его почему-то поразили не столько плывущие арбузы, сколько плывущие яблоки. Он думал, что сии символы земного притяжения должны были тонуть точно камни.
Глава 43
ПОЛЬСКИЙ САД
Державинский дом стоял, как положено петербургскому особняку осьмнадцатого столетия, «между двором и садом»; двор был П-образный классический cour d'honneur, сад державинский помалу слился с Польским садом возле костела. Бывший некогда полулесными дебрями клочок зелени, оставшийся от дремучего парка с зубовским особняком в центре, где ночью пили и гуляли братья-разбойники со товарищи, сперва решая судьбу императора Павла I, потом празднуя удачное убийство его. Что за грохот и звон в купах сирени? Это один из Зубовых, бледный после попойки, собирает в узел скатерть с фарфором, стеклом, остатками еды на блюдах и тарелках и под крики собутыльников выбрасывает узел со второго этажа в окно: finita la comedia!
— Вы слышите? — сказала Шанталь, беря Клюзнера под руку (они огибали огромный куст цветущей сирени), — как будто что-то зазвенело?
— Бокалы разбились, — отвечал Клюзнер, — заморского хрусталя, а с ними бутылки да порцелиновые сервизы. Это здешнее прислышение, то есть, привидение невидимое, но внятное слуху. Граф Зубов, цареубийца, из несуществующего окна узел со скатертью послепиршественной вышвырнул. Классический жест блатаря. Люди с уголовными наклонностями всегда точно на сцене. Вам повезло, здешнее прислышение капризно и большая редкость.
— Может, в городе есть еще какое-нибудь эхо восемнадцатого века, — произнесла Шанталь. — Ведь это время рождения Петербурга. Меня XVIII век притягивает подобно магниту, он мне не чужд.
— А мне он не просто не чужд, — сказал Клюзнер, — но много ближе текущего момента. Кстати, наше еврейское ашкеназиевское семейство прибыло в Петербург в восемнадцатом веке из Франции, предок играл в придворном оркестре, был не то что фанатичным иудеем, но отменным упрямцем с преувеличенным еврейским чувством собственного достоинства, креститься не желал, и в доме у бабушки до войны хранилась бумага за подписью императрицы, где сказано было, что имярек Клюзнер — еврей не в пример прочим и имеет право играть в оркестре Ея Императорского Величества.
— Стало быть музыка у вас в роду по наследству передается.
— Равно как и ослиное упрямство.
К концу пятидесятых годов вольноотпущенная сирень не особо ухоженных ленинградских садов, дворовых садиков, бульваров, Марсова поля, палисадников, парков наводнила город, оттеняя белые ночи всплеском сиреневой волны буйного цветения, победоносных врубелевских гроздей вскипающих оттенков лиловизны.
— В Польском саду, — сказала Шанталь, — в сиреневых кустах должен сейчас попасться нам рояль, чтобы вы могли играть Шопена, может быть, вальс, должно быть, седьмой.
— Нет, — отвечал Клюзнер, — 10-й, opus 69 № 1. А на рояле в кустах я уже играл в сорок пятом году в Австрии, когда мы вошли в Вену.
— А почему сад — Польский?
— Он граничит с костелом, то есть с кафедральным собором Успения Божией Матери, посещали его в основном поляки, освящен архиепископом католической церкви в России Антонием Фиалковским, вскорости и резиденция архиепископа сюда переехала из Могилёва, а возле собора открыли единственную в России католическую семинарию «Мария, царица апостолов». После революции семинарию прикрыли, а приход держался, мы сюда бегали с мальчишками, тут розы росли, тюльпаны весной. Я потом эти места подзабыл, а потом в дом Державина переехала Ниночка Чечулина с капитаном и свекровью, я к ним в гости ходил, и такая тут сирень разрослась, как в сказке «Le forêt des lilas», мне ее матушка в детстве читала, не виден был собор (ныне КБ), ни бывшая семинария, ни бывшая резиденция; а однажды пошел я к Чечулиным зимой, кусты безлиственные, снег, всё видимо и явно, я всё вспомнил. Сказку знаете про сиреневый лес?