— Я единственный, — отвечал некто из люка. — А вы знаете, что это за дворы?
— Хотел быть архитектором, — отвечал Клюзнер, — потому и знаю. Но мне известны только дворики-колодцы Академии художеств, их четыре, да дворик в институте Штиглица на Соляном.
— Световые дворы, — сказал человек из люка, забыв про пиво свое, — создававшиеся для освещения кухонь, ванн, служебных помещений, особенно любили эти чудесные колодцы архитекторы модерна, рассыпаны по всему городу: Дом книги, Кронверкский проспект, Михайловский замок, Николаевский дворец подле канала Грибоедова, целая компания на брегах Фонтанки, на Васильевском. Какая там должность. Я любитель. Но в некотором роде я их хозяин и распорядитель. У меня есть ключи от наглухо закрытых парадных, ведущих в мои световые дворики-колодцы; в иные я попадаю через люки. Долгие годы они были забыты вовсе, ключи утеряны, жителям было не до дворов и не до света, некогда в окно кухонное пялиться, надо выживать. Я открыл их заново. У меня и карта их есть. И я еще нахожу новые. Привел в порядок те, что были замусорены, в окна несознательные граждане из новых безумных горожан мусор кидали.
— Позвольте, — сказал Клюзнер, — кто же вам ключи от дверей выдал и позволил в люки залезать? Система люков — почти государственная тайна. Партизан вы, что ли? Подпольщик?
— У меня, — полушепотом сказал световой инспектор, — другая основная работа есть. Покровители высокие. Полулегальный я. Вот вы по специальности — кто?
— Композитор.
— Первый раз вижу въяве композитора. Настоящий?
— Настоящее многих.
— А я, видите ли, биограф-легендарь. Я составляю новые биографии тем, кому это нужно.
Они уже отошли от очереди и дошли до Трамвайного моста.
— Как — биографии?
— Ну, в подробностях, полная легенда, родители, место рождения, школа, институт, работа, если человек перемещался, всё о городах и селах, где жил, ну и так далее. Люди за мной известные. Политики, например. И человек я, если можно так выразиться, секретный, засекреченный, как разведчик.
— Должно быть, кроме политиков жулики имеются среди клиентов…
— Да, не скрою, блатари, не мелкая рыбешка, акулы-с.
— Покажите мне свои световые дворы!
— Если вы мне свою музыку покажете. Я вам телефон напишу, фамилия моя вам ни к чему. Звоните, договоримся. Меня зовут Пётр. А вы кто?
— Я Клюзнер.
— Мне кажется, у моей сестры открытка довоенная с вашим фото была. Только вы там на себя не похожи. Сестра балерин и актеров собирала. А музыка? Вы ведь мне сыграете? Вы где живете?
— Недалеко. В дворницкой возле дома Толстого, вход с набережной.
«Надо же, — думал Клюзнер, идя по Фонтанке, руки в карманы. — Пётр. Ключи от светового рая. Легендарь. Что за город».
Глава 46
ДУМКА И МИЛКА
Придя к акварелисту Захарову с новым этюдом, индеец застал в прихожей уходящую девушку, дочь Захарова от первого брака, дочь Катерины. Девушка в темно-синем платье в белый горошек заворачивала в кальку маленький квадратный планшет с изображением интерьера — темно-синие стены, деревянная золотисто-коричневая мебель, судовые часы, карты на столе, барометр. Она улыбнулась, на щеках появились две ямочки, и когда дверь за ней закрылась, в воздухе еще парила ее улыбка, а в большом зеркале в золотой раме, делавшем маленькую прихожую шире, плескался медовый оттенок ее круглых милых карих глаз.
— Какая чудесная девушка! — вскричал индеец. — Каждый мечтает о такой жене!
— Вот матушка ее, — сказал Захаров голосом без всяких интонаций, — красавица была, а Маечка наша слегка простовата.
— Женщина и должна быть слегка простовата, — сказал индеец.
— Иногда мне кажется, что и мужчина тоже, — сказал Захаров. — Один русский писатель так людей и разделял: на простецов и гордецов.
Малютку назвали Майей, потому что имя это в тридцатые годы стало модным, связывалось в сознании новых, послереволюционных племен с первомайским праздником; заметим, что в индуистской традиции слово «майя» означало «морок, наваждение, большую иллюзию», — впрочем, к нашей Маечке сиё отношения не имело. К тому же любимая тетушка Лилечка в Валдае втайне от всех крестила ее, при крещении девочке дано было имя Мария.
Когда арестовали Маечкиного деда Гассельблата, погиб он в лагере, вся семья врага народа бежала в Ленинград, где некогда учился Виталий Гассельблат, оттуда родом была жена его, отец привез маленькую дочь сестре Елизавете в Валдай, — на время, пока наладится жизнь, если она наладится.