— Тут я с тобой согласен, — отвечал Клюзнер. — Час и время не одно и то же. У меня, например, настает время вигвама. Завтра я начну его строить.
— Строить будешь среди деревьев, — то ли вопросительно, то ли утвердительно произнес индеец.
— Среди сосен, — подтвердил Клюзнер.
Они разошлись, кивнув друг другу, коснувшись рукавами на узком тротуаре.
Пройдя несколько шагов, Клюзнер обернулся. Индейца не было.
Он быстро, почти бегом, вернулся к набережной, заглянул за угол. Никого.
«Не померещился же он мне, в самом деле».
Ни к устью, ни к истоку никто в пределах видимости по набережной не шел. Мост был пуст, ни трамваев, ни пешеходов.
У моста стоял один из завсегдатаев ларька, фотограф, хотел заснять охваченную туманом ведуту. Мост собирался испариться, за этим медлительным занятием фотограф хотел его застукать, но туман стал редеть, и мост передумал.
Глава 4
НА ФОТО ТО, НЕ ЗНАЮ ЧТО
Фамилия фотографа была Светозаров. Обычно молчаливый, после первой кружки пива (первой рюмки, первого бокала) начинал он объяснять окружающим, что есть два брата с такой фамилией, один художник, другой кинорежиссер, но дело в том, старик, что у них псевдоним, а я Светозаров от рождения. Но если про фамилию рассказывал он всем, о главной тайне его мало кто знал, он ревниво держал ее при себе.
Увидев на спуске Фонтанки стоящего возле самой воды индейца, он перебежал, благо мост оказался неподалеку, с левого берега на правый и, задыхаясь (а щелкнуть затвором он успел еще на левом бреге), окликнул неподвижно стоящего:
— Эй!
Индеец неспешно повернул голову.
— Я думал, ты мираж, — разочарованно сказал Светозаров.
— Я настоящий, — промолвил индеец. — Почему мираж?
Вот почему фотограф ответил, он и сам не знал.
— Потому что я охотник за миражами.
— И много у тебя охотничьих трофеев? — осведомился индеец.
— Есть кое-что, — с гордостью отвечал фотограф. — Хочешь, пойдем ко мне в мастерскую, покажу. Здесь недалеко.
— Хочу, — сказал индеец. — Я видел миражи.
— Где?! — воскликнул Светозаров.
— В Венесуэле, в Канаде и в Англии.
— Сейчас придем, ты мне расскажешь. Хотя, конечно, лучше увидеть…
— Я тебе их нарисую, — сказал индеец.
— Древние египтяне, — сказал фотограф, расставляя перед индейцем фотографии, увеличенные, наклеенные на картонки, сзади на картонке значился номер, дата, место и условное название, — считали, что миражи — призраки стран, которых больше нет на свете.
— Должно быть, у них миражи были многодетальные, многофигурные, большие.
— Да, ты правильно догадался. Знаешь, я так мечтаю побывать в Сахаре, там до 160 000 миражей в год бывает, на все вкусы: стабильные, статичные, блуждающие. Вертикальные, горизонтальные. Я бы их снимал, изучал.
— Разве можно изучать миражи? — спросил индеец. — Они приходят когда захотят, уходят когда не надо, они непредсказуемы, кто поймет их.
— Но классификации-то существуют, — возразил фотограф. — Вон озерные, у окна; а у двери верхние небесные, между ними — боковые. А там, на стене, — фата-моргана необъяснимая, но это не моя фотография, — признался он, вздыхая.
— Я видел боковые лодки, — сказал индеец, — вот такие.
И на клочке бумаги нарисовал, какие именно.
— Как на Женевском озере! — воскликнул фотограф.
— Это и было на озере, только в Венесуэле. Иногда между лодками ходили по воде мальчики-великаны.
— Как на фотографии Роберта Вуда!
Покачав головой, индеец сказал:
— Вуд не посещал наших горных озер. В наших озерах вода чистая, как при сотворении мира, они единственные на земле. Тот, кто пил из них, знает о людях и о земной жизни кое-что, что знают только боги и даже Бог. Бабушка моя, например, частенько встречала ангелов, они говорили с ней о том о сем. Моя бабушка была русская, из венесуэльских старообрядцев, дедушка украл ее, увез, они жили счастливо и говорили на своем каком-то третьем языке; дедушка утверждал, что бабушкины ангелы учили его летать и иногда он залетал в миражи.
— Это невозможно, — убежденно сказал Светозаров.
— Конечно, невозможно, — невозмутимо отвечал индеец, — кто спорит; но так оно и было.
— Нарисуй мне свои любимые миражи.
— Любимые все оборотни медвежьи, — заметил индеец, рисуя, — медведь, который распустил крылья, огромные, размашистые, а потом стал залетной чайкою и улетел; медведь, превратившийся в песца, растаявшего в снегу, и медведь-олень, у него на моих глазах сначала выросли рога, потом вытянулась шея, потом стал он полным оленем и только его и видели.