Выбрать главу

За Пушкина никто не заступился. Впрочем, карлик заметил, что мурыжащий наследников дядя и впрямь не подарок, старый шантажист, и подивился — неужели поэт своего дядю имел в виду? по слухам тот таким занудой не был.

После паузы Клюзнер завершил тему:

— Самый-то жуткий дядя был у шекспировского принца Гамлета, убил брата, чтобы жениться на его вдове и завладеть королевством.

— Его бы в тюрьму, — покивал Толик. — Но благородный племянник, согласно замыслу драматурга, по закону кровной мести дядю кокнул, хотя дядя до того успел племянника отравить, а заодно и жену ненароком.

Тут загромыхала замком ларька подбежавшая Шура с пылающими щеками.

— Заждались! — воскликнул, повеселев, мрачный завсегдатай.

— Прям трубы горят, — парировала Шура.

— Нет ли у вас моей папки? — спросил Клюзнер.

— У меня, как в Греции, всё есть, — отвечала Шура, доставая потертую папку.

— А что внутри у старой папки? — спросил Толик.

— Новые ноты.

Тут нарисовался особо жаждущий, ввинтился, сунулся к окошечку, но его оттерли, пояснив, что по существующей традиции первее всех мужик с бидонами, тем более, что он сегодня с тремя.

— Не знает, — сказал Мотыль. — Чужой дядя совсем.

На ключевое слово Абгарка откликнулся вопросом:

— А почему младших по-русски зовут «сынок» и «дочка», а не племянник и племянница?

— Шел бы ты, племянник, на свою кроватную фабрику, — сказал самый мрачный, год молчавший завсегдатай. — И говорят, и говорят. Выпить не дают.

Глава 59

РАЙ

— Поговорим о птицах, — сказал индеец.

— Мне кажется, это птицы говорят о нас, — сказал Клюзнер.

Они сидели на крыльце бревенчатого клюзнеровского дома на околице; участок граничил с лесом, мимо дома лесная тропа уходила к мельничному ручью, к лугам за поселком, за чьей безлесной полосою начинались ближайшие кордоны, за ними дальние леса.

Было тихо. Щебет птичий наполнял воздух.

— Позавчера, — сказал Клюзнер, — мы гуляли с Гором, он рассказал мне об одном мистике — или то был метафизик? философ? Мне жаль, что я отвлекся, не могу назвать имя; Некто утверждал, что человек после грехопадения оказался в нашей юдоли, несовершенном, исполненном бесовских козней мире, а животные и птицы остались в раю.

— Гор мудрый человек, — сказал индеец, — он читает то, что должно читать мудрому человеку. Газет и детективов, я полагаю, в руки не берет.

— Ты хотел поговорить о птицах потому, что у индейцев много птичьих тотемов?

— И поэтому тоже. А откуда тебе известно о птичьих тотемах?

— Я в детстве читал книги про индейцев. Майн Рид, Фенимор Купер. А кто написал лучшую книгу об индейцах? Какой-нибудь научившийся грамоте выросший мальчик из резервации?

— Ты не поверишь, — сказал индеец. — Не об индейцах, а об индейце. Ее написал русский человек Арсеньев.

— «Дерсу Узала»! Это одна из моих любимых детских книг!

— Почему детских? — спросил индеец. — Но мы отвлеклись. Я действительно хотел поговорить о птицах. Слышишь голосок зяблика?

— Конечно.

— Кто из птиц тебе ближе?

— Не знаю, — сказал Клюзнер. — Я люблю стихотворение Заболоцкого «Иволга», и саму золотистую иволгу, а сердитый скрипучий своеобычный голосок ее тревоги и злости напоминает мне о девушке, которую я любил когда-то. Кто ближе? Когда кто. Ласточки. Жаворонок. Вóроны и ворóны. Сова, летающая так стремительно и беззвучно. Соловей, как ни странно.

— Что же тут странного?

— Он поет слишком хорошо, — отвечал задумчиво композитор. — Но сова… в некотором роде она совее всех. Личико циферблатное, однако, без стрелок (сколько там годин? сколько хвилин?), голова поворачивается на 180, а может, и на 360 градусов, если никто не видит.

— На 270. А хвилины у филина, — произнес индеец. — У меня в детстве был знакомый филин, я звал его Филиппок.

— А мне в детстве, в семь лет, отец подарил пневматическое ружье. Я отправился на охоту с соседом и его сыновьями чуть старше меня. Подстрелил куропатку, принес домой охотничий свой трофей, маме сие было не по душе, но из воспитательных соображений она меня похвалила. Я впал в эйфорию, играл в литературного вычитанного идеального охотника-следопыта. Не знаю, куда бы всё это меня привело, но однажды я по ошибке подстрелил сойку. Когда я увидел ее бирюзовое крыло, я расплакался. Она была еще теплая. Я себя ненавидел за то, что, как дурак, подстрелил такую синюю птицу. Охота закончилась для меня навсегда, ружье подарил я однокласснику на день рождения, даже не подумав, что ведь это подарок отца мне. Я извинялся мысленно перед мертвой сойкой, похоронил ее с почестями, положил камушек на ее могилу.