— Интересно, — сказал молодой поэт, — каково душе человека (а ведь души существуют, правда? и где-то пребывают после смерти?), два с лишним века являющегося главным композитором мира?
— Вот тут вы неправы, — сказал Клюзнер, — в течение всего XVIII века Баха вообще не считали крупным композитором.
— Не может быть! — вскричали гости хором.
— Не считали, не особо-то исполняли. Только с 1802 года, благодаря выходу первой биографии Баха, написанной Форкелем, началось постепенное его «возрождение». А потом вышел анализ «Страстей по Иоанну» и кантаты «Ein feste Burg», написанный Иоганном Фридрихом Рохлицем, осмелившимся поставить Баха выше Генделя и назвавшим его «Альбрехтом Дюрером немецкого музыкального искусства». А в 1829 году стараниями композитора (и дирижера) Мендельсона после столетнего перерыва исполнены были «Страсти по Матфею». Я слышал историю о том, как Мендельсон, зайдя в лавку старинного дома и купив там миндаля и леденцов, обнаружил дома, что кульки свернуты из листов рукописей Баха! Кинулся он в лавочку обратно, торговка только плечами пожала, да у меня на чердаке этого добра большая плетеная корзина; да, я согласна уступить ее господину, но вам придется мне заплатить, поскольку мне придется купить бумагу, должна же я во что-то товар заворачивать.
— Такая же легенда, — воскликнул поэт, перебивая хозяина, — существует про чердак в Елабуге, там черновики Марины Цветаевой служили кульками для клюквы!
— История издания произведений Баха, — продолжал Клюзнер, — прямо скажем, нерадостна. О первой опубликованной кантате «Ein feste Burg» Цельгер написал Гёте: «Это не ходкий товар». В 1811 году опубликовали «Магнификат»; никто этого не заметил. После исполнения «Страстей по Матфею» сначала издали партитуру этого произведения, потом шесть кантат. Через двадцать лет издали «Страсти по Иоанну» — и опять наступил перерыв. Вот тогда-то заинтересованные музыканты поняли, что частные издания никогда не смогут выпустить всего Баха, надо организовать Общество, которое бы занялось этим. После длительной переписки и переговоров в июле 1850 года основано было Баховское общество, куда вошли кантор церкви Святого Фомы Морис Хауптман, биограф Моцарта профессор археологии Отто Ян, Карл Фердинанд Беккер, профессор органной игры Лейпцигской консерватории, и Роберт Шуман; а фирма Бреткопфа и Гертеля взяла на себя печатание произведений. Баховское общество встретило на пути своем множество трудностей, однако к концу XIX века ему удалось издать полное собрание сочинений Иоганна Себастьяна Баха (за полвека, молодые люди! за полвека неустанного труда по изданию и исполнению произведений великого композитора) — и к 1900 году, посчитав свою цель исполненной, Баховское общество прекратило свое существование. В тот же день, 27 января, основано было новое Баховское общество. Собрание сочинений Баха, изданное с 1850 по 1900 год, состояло из сорока шести томов.
Восклицания пронеслись по комнате.
И это известное Баховское общество, сказал кто-то, кажется, чудаковатый изобретатель музыкальных инструментов, штигличанин, строивший малые домашние органы по имени Феликс, — а безвестное? неофициальное? в котором столько народу во всех городах и странах, да вот и мы с вами…
— Когда я заканчивал консерваторию, — сказал хозяин, — в ней организовался Баховский кружок во главе с органистом Исайей Браудо, там еще были братья Друскины, пианист Бертенсон, Шахин.
— Ваш учитель и хороший знакомый Шостакович разве не бахианец?
— Конечно, — отвечал Клюзнер, — у него есть «Прелюды и фуги» — подношение Баху к двухсотлетию. Вообще-то, — сказал он, улыбаясь, — и у меня есть вещь, посвященная памяти Иоганна Себастьяна Баха…
— А Танеев? — спросил молодой геолог, выпускавший филармоническую газету «Pro Musica». — Про него поговаривали, что он некая баховская ипостась, вот снова народился, и внешне похож, и вся его религиозная музыка…
— Из композиторов, конечно, еще Римский-Корсаков. И как не вспомнить истинную бахианку, замечательную пианистку Юдину!
— Играете ли вы Баха для себя, когда остаетесь один? — спросил молодой поэт.
— Конечно. Да я и для вас могу, — сказал Клюзнер, садясь к клавесину. — Вот одна из моих самых любимых кантат.
Играя, он подпевал, и тут подошел к роялю джазмен, про которого некоторые болтали, что он-де нот не знает, слухач, и вот уже заговорили клавесин с роялем (джазмен старался играть тише), как-то вышло, что изобретатель достал из баула маленький ударный инструмент, род гонга из разновеликих серебристых трубок, а консерваторский хормейстер свою заветную губную гармошку, но зашелестели и гости легким звяканьем о чашки, костяшками пальцев, о кресла, стол, шкаф, а у индейца оказалась у губ то ли цевница, то ли самородистая многоствольная флейта: играем Баха! Звучал в самом придуманном городе мира на берегу безымянного ерика, именуемого Фонтанкой, — о, домашнее музицирование! — причудливый внезапный концерт барокко.