Вот отыграли, улыбаясь, самозабвенно; а в окно донесся пьяный голос: «Браво! Браво!»
Во дворе под окном стоял качающийся субъект с несомой куда-то бутылкой шампанского («Недопинг», — сказал Клюзнер); точнее, слушатель нетрезвый ходил вокруг бутылки шампанского, кривуля описывал, точно козел вокруг прикола: поставил он бутылку на землю, чтобы освободить руки для аплодисментов, а ходить пришлось ему, чтобы держать равновесие, не упасть на вертевшуюся вокруг своей оси землю в вертящемся вокруг бутылки шампанского дворе. Наконец, ухватив игристое свое зелье, убыл он по синусоиде; должно быть, удалось ему вписаться в арку, не разбив драгоценную ношу, он прошел под дворницкой, один из гостей успел увидеть его в окно кухоньки вытряхивающимся на набережную.
Тут все засобирались, заторопились, разошлись.
— Кажется, тот, с шампанским, из пивной очереди, — сказал индеец, уходя.
— Променял! Променял! Пиво на шампанское! Надо же, небывальщина какая, — сказал Клюзнер, закрывая дверь. — С вином бороться трудно.
Он поднимался наверх, кто-то скребся в кладовке под лестницей, то ли мышь, то ли домовой.
Глава 66
МАНН
— Кто такой фавс? — спросил Абдулка.
— Фавн? — откликнулся один из филологов. — «Послеполуденный отдых фавна»? Волшебное сказочное существо, получеловек, полуживотное, танцор Нижинский полсотни лет назад в Мариинском театре его танцевал.
— Нет, не фавн, — сказал Абдулка. — Фаст?
— Американский писатель, — откликнулся случайный посетитель. — Говард Фаст.
— Нет, не фаст, — сказал Абдулка. — Не Говард. Фаус?
— Фауст, — сказал подошедший с пилой и топором Толик, рубанок висел у него на поясе, рядом болтался нивелир, именуемый в народе «уровнем». — Алхимик. Доктор всех наук.
— Да нет, не доктор, — сказал Абдулка, — какой он врач, никого не лечил.
От Никольского подошел карлик, с Садовой индеец.
— Кто такой Фауст? — спросил Абдулка.
— Шаман, — сказал индеец. — Общался с нечистой силой чаще, чем надо.
— Алхимик, — сказал карлик.
— Я говорил тебе, — сказал Толик.
— Водился с чертом, — сказал карлик. — Договорились на пари, — если Фауст про какое-нибудь мгновение скажет: остановись, прекрасное, ты мне нравишься, и длись всегда! — черт заберет его душу.
— И что? — спросил Абдулка.
— Заберет душу — и лататы, — сказал Толик.
— Что такое остановившееся прекрасное мгновение? — спросил Мотыль.
— Например, — сказал Толик, — сидеть веками с любимой девушкой в тихом домике в зеленом саду.
Появился Бихтер.
— Зачем, — спросил Мотыль, — ему без души сидеть с девушкой в саду?
Филологи пришли в восторг.
— Да ведь это, — вскричали они дуэтом, — послание к коринфянам апостола Павла!
На непонятные слова очередь не реагировала.
Бихтер, оглядев Толика, заметил:
— Вы нынче, как Раскольников, с топором? По району подходит.
Толик почему-то обиделся.
— Во-первых, я не только с топором, а и с другими инструментами, — отвечал он с достоинством, — Раскольников бес, недоучившийся студент, а я трудящийся и пролетарский писатель. Во-вторых, я на Фонтанке, а тот должен быть на канале Грибоедова.
— О чем это вы спорите? — спросил Клюзнер, вышедший из трамвая. — О чем речь?
— Спорим о Раскольникове, — ответил Толик, вытирая нос тыльной стороной руки с топором. — А речь о Фаусте.
— Я полночи читал книгу под названием «Доктор Фаустус», — задумчиво произнес Клюзнер.
— Кто написал? — осведомился Толик. — Немец?
— Да.
— Гёте? — не унимался Толик.
— Манн.
— Раз вы книгу читали только что, — сказал Абдулка, — там должно быть написано. Мне отвечают, что Фауст был то ли алхимик, то ли шаман. Вы скажите: кто такой Фауст?
— Композитор, — ответил Клюзнер.
Толик почему-то опять обиделся и пошел на Фонтанку.
— Вот не туда пошел с топором-то, — сказал Бихтер. — Ему надо на канал, а он к реке.
— Он из другой книги, — сказал Клюзнер. — А мой Фауст из третьей.