— Денег нет, — сказал Давыдов. — Нет катастрофически. У тебя, я думаю, тоже. Давай я напишу поэму о Ленине, а ты что-нибудь для хора с солистами на мой текст. Лучше бы с солисткой, но в данном случае это не годится. Солистку бы подобрали партийную, идейную, старую, толстую и страшную. Уж пусть будет солист. Итак, «Поэма о Ленине». Помнишь второе название (после «или») хрестоматийной картины Федотова? «Поправка обстоятельств женитьбой».
В окне кухни маячила глухая стена, обшарпанная, находящаяся слишком близко. Узкий высокий колодец, вертикальная расщелина в массиве домов, одна грань безоконная, на двух соседних несколько малых окошек с третьего по шестой этаж. Там, внизу, забыли сделать дверь; там, внизу, преображался в марево упавший в шахту покончивший с собой свет.
— Да как же вы тут живете возле такой расщелины?!
— Мы и внимания на нее не обращаем.
Рассказ о давыдовской световой шахте Клюзнер завершил словами «натуральная архитектурная пародия». На что коллекционер световых дворов заметил: подобных диковин он знает пять, в три можно войти через дверцу отнорка подъезда, в четвертую попадает он из люка, а в вышеупомянутую спускался с третьего этажа по веревочной лестнице.
Как обещал, провел он две экскурсии по заповедной своей территории. На вторую экскурсию отправился с ними индеец.
— Во-первых, — говорил экскурсовод, — мне милы эти пространства, которые словно бы и не пространства вовсе. Их должны видеть все, чьи окна выходят в их воздух, а как будто не видит и не замечает никто. Они созданы, чтобы принести свет в кухни, ванные, дальние каморки, лестницы черного хода, но их собственные стены темны от копоти, а нижние площадки, глубины, непосредственно дворики, постоянно погружены в тень. При нашей жизни, завоеванной запустением и забвением, никто их не посещает, не прибирает, не подметает, за последние полстолетия вы отыщете на их космической пыли только мои следы, словно они — иная планета, а я — отважный астронавт; они — мой Солярис! Необычность их судьбы придает им необычные свойства. Есть один колодец, где все часы останавливаются навеки.
— Кроме песочных, — сказал Клюзнер.
— Есть другой, в котором можно научиться летать.
— Я бы попробовал, — сказал индеец.
— Есть третий, в котором я люблю встречать Новый год в маскарадном костюме, пью шампанское, танцую качучу — и никто меня не замечает, даже те, кто выглядывают в окна; это световой двор-невидимка.
— Эка невидаль, — сказал Клюзнер, — сколько лет живу в своей дворницкой, произведения пишу, вот концерт для скрипки с оркестром, например, не из худших в мире; и меня тоже никто не замечает.
— Есть один двор, в котором слышны все слова жильцов дома, но ни слова, ни звука от того, кто находится на дне двора-колодца, даже если запеть или закричать, не слышит никто.
— Этот тоже вроде твоей дворницкой, — сказал Клюзнеру индеец.
— Какой же ваш самый любимый световой двор? — спросил Клюзнер.
— О, тот, над которым я немного поработал лично с помощью друзей моих, точнее, клиентов, которым я сочинял новые, с иголочки, биографии; на дне его лежит большое, спрятанное до поры закрытое зеркало; в известный мне одному день года — если погода позволит — я вижу в нем отражение Луны. Это моя тайна, моя серебряная рыба, моя золотая плавающая тарелка, однажды я видел ее в полнолунное затмение, она напоминала ржавую каску. В который хотите пойти сегодня?
— В тот, в котором можно научиться летать, — сказали дуэтом Клюзнер и индеец.
— Он неподалеку.
Войдя в парадную, они поднялись на небольшой марш широкой лестницы, бывшей некогда парадною (одно из двух боковых зеркал было сохранно, зато соседствующие с зеркалами ниши для неведомых скульптур щеголяли пустыми постаментами); вместо того, чтобы подняться по правому маршу к площадке, снабженной клеткой для лифта, спустились они на восемь ступеней к узкой темной еле видной двери, экскурсовод отпер ее своим ключом и запер за ними на ключ.
Световой двор был невелик, однако не так узок и тесен, как двор в доме Давыдова, хотя чем-то его напоминал.
— В нем есть несколько точек, которые я открыл почти случайно. Встав в одну, вы всегда слышите шум воды. Другая — фокус для взлета. В третьей я молниеносно засыпаю, как засыпают кошки. Я люблю приходить сюда с легким складным стулом, за двадцать минут сна я тут отдыхаю лучше, чем за ночь на перине в уютной комнате. Глухое место, мы можем тут говорить что угодно, нас не слышит никто. Я иногда встречаюсь тут с клиентами, а порой сочиняю канву заказанных мне биографий. Здесь на меня вдохновение находит.