— Недостаточно был объективен к назначению Лорис-Меликова командующим главными силами в районе Александрополя. Ох, Дмитрий Алексеевич, кабы знать, где упасть, соломки бы подстелил.
Милютин улыбнулся краем губ.
— Быть вам, Николай Николаевич, третейским судьёй между мной и главнокомандующим. Улавливаете суть?
— Догадываюсь.
— Великий князь предлагает отказаться от перехода через Балканы в зимних условиях; я за дальнейшие активные действия незамедлительно. Князь Горчаков исходит из дипломатической ситуации. Затяжка войны обернётся против нас.
— Дмитрий Алексеевич, вы прекрасно понимаете сложность перехода через Балканы зимой.
— Естественно. Это потребует от армии огромного мужества. Преодолевая упорное сопротивление врага, готовить дороги, какие даже в хорошую погоду трудно проходимы.
— Именно. Однако, Дмитрий Алексеевич, прежде чем высказать своё суждение, мне необходимо изучить вопрос, поговорить с полковником Артамоновым и его болгарской агентурой.
— Прекрасно, Николай Николаевич. Я верю вашему опыту и таланту военного специалиста.
Пробудился Стоян отдохнувшим. В землянке ни Райчо, ни Асена. Постреливают. С падением Плевны турки не пытаются атаковать Шипку, лишь гарнизон на Лысой горе иногда проявляет активность.
Взгляд Стояна упал на столик, он увидел письмо брата, обрадовался. Тут же вскрыл его. Василько писал о своём житье, что был ранен и теперь имеет на щеке отметку от турецкой пули. С его слов, рана пустячная, касательная, он даже полк не покинул, подлечился в своём госпитале.
«…Случилось мне познакомиться с любопытным человеком, подполковником Пентюховым, командиром Кавказского конного иррегулярного полка. Его полк состоит из кубанских черкесов, заслужил высокую похвалу. Подполковник рассказал мне много любопытного из боевых действий своих всадников. Однажды на одного из них напали три конных янычара. Всадник по имени Заремук Аутлев перевалился с седла, завис на стременах. Янычары в погоне за лёгкой добычей погнались за ним. Но Заремук лихой джигит, отвлёк противника и, ловко орудуя саблей, зарубил двух янычар, а третий бросился наутёк…
В полк кубанских черкесов турки засылали лазутчиков, они пытались подбить всадников на измену, но те остались верными присяге…»
О боевых действиях отряда Василько написал в этот раз совсем скупо, зато о генерале Лазареве говорил восхищённо. Стоян улыбнулся. У Василька чистая душа, он постоянно был кем-то восхищён, искал и находил себе примеры для подражания.
«…У нас, в Кавказской армии, сейчас идёт слава о генерале Лазареве. Он, как и Лорис-Меликов, и Тергукасов, — армянин. Лазарев воюет решительно. Его отряд бьёт Рашид-пашу. Когда подступили к важным Орлокским и Базарджикским высотам, Лазарев бросил на врага конницу полковника Маламы и Дербентский полк полковника Кавтарадзе. Высоты были взяты, а генерал Лазарев, выйдя в тыл главнокомандующему Мухтар-паше, заставил его с армией ретироваться к Карсу. Между прочим, я забыл тебе сказать, у Мухтар-паши в советниках ходит англичанин Кемпбел.
Недавно Кавказская армия овладела черноморским городом Сухум. Покидая его, турки злодейски разрушили его строения.
Да, между прочим, не могу не сказать с гордостью: в успешном окружении и взятии Авлиара, кроме грузин и пятигорцев, активное участие принимали и наши эриванцы…
Пишу торопясь, отправляю письмо с оказией, штабс-капитан нашего полка едет во Владикавказ, а мы выступаем на Карс, куда сейчас стягиваются все силы… И прольётся кровь российского солдата…
Много ль мы, Стоян, знали о Карсе? Библейское предание, как жили в этом горном краю сыновья Адама и Евы — Каин и Авель, один хлеб растил, другой скот пас. В гневе Каин убил Авеля…
Да из истории, что в десятом-одиннадцатом веках здесь находился центр армянского Карского царства…
Бабушка тобой недовольна, считает вертопрахом. А я тебя одобряю и обнимаю…»
Откуда знать солдатам, что за человек появился на перевале. Не военный, однако в шинели и папахе. Ходил не торопко, пуль не опасался, всё приглядывался. То там постоит, то в ином месте. Частенько у пикетов задерживался, рисовал что-то.
Иногда появлялся с генералом Столетовым, но чаще с поручиком из ополчения.
И невдомёк солдатам, что видели они знаменитого художника Верещагина, чьи картины о Шипке и Плевне вскорости расскажут о мужестве российских воинов.
Поручику Узунову, по счастливой случайности, не только довелось сопровождать Василия Васильевича, но и жить с ним те несколько дней, что Верещагин провёл на Шипке…
Вызвал Стояна генерал Столетов. Зачем, поручик не догадывался: может, в Габрово пошлёт, может, ещё какое задание поручит.
В штабной землянке сначала не заметил постороннего, тот как-то в тени сидел. Генерал представил:
— Наш гость, художник Василий Васильевич Верещагин, приехал к нам после ранения, из госпиталя.
Стоян посмотрел с любопытством. Имя известное, картины Верещагина на выставке смотрел с удовольствием. Сказал об этом, Верещагин и Столетов улыбнулись.
— Стоян Андреевич, я предложил Василию Васильевичу разделить со мной кров, но он отказался. Зная об отъезде капитана Николова, предлагаю вам приютить Василия Васильевича и при необходимости сопровождать его…
Художник оказался немногословным и неприхотливым. Делал эскизы, не замечая перестрелки, ходил по позициям с этюдником, всматривался. Верещагин показался Стояну спокойным, несколько даже медлительным. Лишь однажды увидел он художника во гневе: ужинать отказался.
— Сыт! А ещё более сыт от наглости и цинизма генерала Гершельмана. Вы знаете, Стоян Андреевич, как он ответил на мои слова, что мы нередко губим солдат из-за нерадивости командиров и казнокрадства интендантов и, подчас, неспособности высших военных чинов? «Вы, — говорит Гершельман, — берётесь судить о вопросах, в которых некомпетентны. И вообще, ваша живопись противозаконна. Вы порождаете отвращение к военным действиям, рисуя ужасы войны». Я, Стоян Андреевич, покинул генерала Столетова, даже не попрощавшись. Завтра, когда я уеду, извинитесь, пожалуйста, от моего имени перед Николаем Григорьевичем. Он очень приятный и думающий генерал.
— Непременно, Василий Васильевич, выполню ваше поручение. Тем паче я поклонник вашего таланта.
— Благодарю. Вы действительно видели мой туркестанский цикл?
— Мы ходили с братом, и я не разделяю мнение генерала Гершельмана.
— У вас есть брат?
— В Кавказской армии.
— А мой погиб недавно здесь, на Балканах.
— Извините.
— Именно в память о нём и тысячах павших солдат я мечтаю сделать цикл балканских картин. Пока набрасываю эскизы… Я отъезжаю в отряд Скобелева. Знаете, Стоян Андреевич, питаю к этому молодому, но безумно отчаянному генералу большую симпатию.
— Мне довелось его видеть на переправе через Дунай, под Систово. Поражён его храбростью.
— Неуёмной, я бы сказал. Легенд о нём наслышался. Хочу видеть его в боевой обстановке и непременно с солдатами.
Плевна развязала руки. Стотысячная армия ждала дальнейшего броска.
Погода не баловала. Морозы сменялись дождями, грунтовые дороги превратились в сплошное месиво, а в горах снежные завалы и гололедица делали Балканы совершенно непроходимыми.
В Порадиме, где расположилась Главная императорская квартира, — скопление воинских частей, конвой лейб-гвардии, казачьи сотни, всевозможные склады, квартиры свиты государя.
Накануне военного совета Александр II внимательно ознакомился с докладами военного министра и Обручева. Оба настоятельно рекомендовали начать боевые действия немедля, не дожидаясь весеннего тепла…
Император задумался. Серые, чуть навыкате глаза недвижимо уставились на висевшую карту Балкан. Сегодня Порадим покинул цесаревич-наследник. Из его доклада можно полагать, что в районе Рущукского отряда турки ничего не готовятся предпринимать, а вот, по данным разведки, в районе Софии Порта концентрирует силы…
Доводы Милютина и Обручева Александр посчитал убедительным. Передышка равна тактике выжидания. Она даёт возможность турецкому командованию произвести перегруппировку, подтянуть резервы и оказать наступавшей Дунайской армии активное сопротивление.