Она застонала, впутывая пальцы в волосы и садясь на кровати. Всего пара секунд ощущения легкости, чего-то нежного и аккуратного — всего несколько мгновений разрушили тот и без того не очень прочный мост, который соединял ее и Фреда. Она симпатизировала ему, это Гермиона знала и принимала, но то, что симпатия перерастет во что-то большее — этого она не предвидела. О, Мерлин!..
Живоглот скептично посмотрел на хозяйку, которая до такой степени взлохматила свои волосы, что стала похожа на ту неприятного вида женщину из газеты, которая сбежала с острова, откуда два года назад сбежал Сириус. А еще от хозяйки попахивало паникой и истерикой. Кажется, Старший Рыжий сделал что-то не то, но ведь, вроде, все было так, как обычно у людей и бывает. Нелогично вела себя почему-то только хозяйка. На всякий случай, от беды подальше, Глотик решил перебраться поспать в комнату Очкастого, потому что хозяйка сегодня не была безопасным соседством. А еще, кажется, сегодня надеяться на то, что она его покормит, было глупо, поэтому нужно было искать еду самому. Например, подластиться к Рыжему и выпросить еды. Тот вообще был добрым, пусть они и не очень ладили, и никогда не жадничал кусок колбасы или курицы, особенно после того, как Очкастый доказал ему, что та мерзкая крыса была еще более мерзким человеком.
Собраться на завтрак было сложно. Проснувшись даже раньше обычного, впервые в жизни девушка боролась с искушением прогулять занятия. К тому же Живоглот куда-то запропастился, поэтому очень хотелось найти его, зарыться лицом в мягкую шерсть и просто просидеть так весь день, спрятавшись от Фреда Уизли и чужих взглядов, которые наверняка будут преследовать ее, ведь наверняка Фред рассказал все Джорджу, а тот и дальше, их друзьям. Быть посмешищем не хотелось.
Одеваясь и в сотый раз поправляя галстук, она мысленно настраивала себя, как настраивала перед балом почти год назад: держать подбородок выше, не стесняться, не бояться, идти вперед и только вперед. На усмешки отвечать улыбкой. Будь королевой, Гермиона! Веди себя так, чтобы смущались они, а не ты! Окей, бойся, только не показывай этого, ладно? Гермиона, просто держи спину прямо, побыстрее выйти из гостиной и все. И вы не встретитесь. А остальных — остальных ты переживешь, это точно. Все будет хорошо.
— Ух, Герм, подожди, куда ты так бежишь? — Рон еле поспевал за ней, нагнав только у второй лестницы.
— Ни от кого я не бегу! — взвизгнула девушка, еще сильнее ускорившись.
— Угу, я заметил, — пробормотал Гарри, обменявшись с другом выразительными взглядами. — Кстати, — сказал он громче, — вчера вечером к нам зашел твой кот, проспал всю ночь на моей подушке. — Она на это никак не отреагировала, и друзья обменялись еще более выразительными взглядами.
Гриффиндорка плюхнулась на лавку, накладывая себе целую гору еды, и с почти что жадностью принялась уплетать ее, торопливо проглатывая. Она почти уже закончила, когда напротив приземлился Джордж Уизли, на удивление один.
— Фух, как я голоден! Слушай, староста, ты вчера забыла свои трофеи, Фредди принес их вечером, — он выложил на стол тканевый сверток, а сам придвинул ближе тарелку с тостами. — Кстати, ты не знаешь, что вчера произошло? Дред пришел какой-то не такой, как всегда. О, а вот, кстати… Эй, Грейнджер, ты куда?! — она уже вылетела из Зала, чудом не столкнувшись с входящим Фредом и уносясь в неизвестном направлении.
Живоглот зашипел, выгнув спину, когда Розовая Жаба вышла из кабинета директора. Она взвизгнула, практически опрометью бросаясь прочь. Миссис Норрис одобрительно мяукнула, радуясь испугу ненавистной женщины, и благодарно подняла хвост. Она всеми своими девятью жизнями ненавидела ее, эту суку, это стерву, которая, кажется, решила увести от нее Арчи, а поэтому готова была на все, лишь бы та наконец покинула замок. Глотик был рад помочь.
Его внимание привлекла вдруг совершенно другая фигура, одинокая и задумчивая, рыжая, как и он сам. Норрис мяукнула, призывая его продолжить изводить Жабу, но он вместо этого мягкой поступью поспешил к молодому человеку, который выглядел сейчас сущим котенком, мокрым и беспомощным. Кошка сзади зашипела, она терпеть не могла этого парня, который раз за разом изводил ее человека, но Живоглот все равно подошел ближе.
— Привет, приятель, — Старший Рыжий присел на корточки, почесывая рыжую холку. Он хотел было сказать еще что-то, но горгулья отъехала в сторону, и человек встал, направляясь в комнату, где сидел Борода.
После второго поцелуя колени Гермионы тряслись так, словно их заколдовали, и она почти три часа просидела на каменном полу, приходя в себя. Фред, похоже, просто издевался над ней, целуя уже второй раз, но даже больше, чем само прикосновение, запомнились ей его глаза, открытые и большие, изучающие. Он, кажется, хотел запечатлеть ее такой в своей памяти, запомнить надолго, и это смущало и вгоняло в ступор еще больше, чем его неожиданные порывы, попытки выцепить ее из общего потока людей, чем его напускная веселость, скрывающая тревожную душу. Эту тревожность, этот страх, она видела в его глазах уже давно. Кажется, близнецы раньше остальных стали осознавать, что Отряд, уроки Амбридж и все остальное — это не просто игра, а что-то большее, более существенное и важное, что рано или поздно выльет в войну. Кто знает, кому суждено пережить ее? И суждено ли им вообще одержать в ней верх?
Как ни странно, именно мрачные мысли о гнетущем помогали Гермионе держаться в эти дни. Она стала тише, больше не смеялась над слегка нелепыми шутками Невилла, не гуляла с Гарри и Роном. Друзья списывали ее настроение на общую гнетущую обстановку, только усилившуюся после феерического дебоша Живоглота, вот только никто, кажется, не видел, что она украдкой вечерами все время смотрела на Фреда Уизли, тоже, кажется, стихшего. Та паника, та лихорадочность, что обуревала ее в первые дни, ушла, оставляя внутри какую-то пустоту и неопределенность, неясную тревожность, зияющую и неуловимую.
И тревожность, и пустота — все отступило, когда Фред поцеловал ее в третий раз. Гермиона не была очень опытна, в конце концов, Виктор тоже был новичком в поцелуях, вот только, наверное, ее интуиция подсказала ей, что этот поцелуй отличался от тех, которыми награждал ее Крам, и даже от первых двух поцелуев с Фредом. Он был лихорадочный, горький, полный чего-то неясного и неопределенного. Девушка задохнулась, когда он отпустил ее, она сама не заметила, как обняла его в ответ, как запустила пальцы в волосы, как вцепилась в его галстук. Фред был теплым, он был настоящим и живым. Широкие плечи, белая, как и у всех рыжих, кожа, рябые ладони, слишком тонкие для парня ключицы — это все был он, родной и близкий. Тот, который вопреки всем ее страхам никому не сказал о том, что случилось, даже Джорджу. Тот, который трепетно проводил пальцами по линии волос, сердце которого, кажется, билось также часто, как и ее. Для него это не была игра.
Пощечина, которой она наградила его, была призвана отрезвить скорее ее, нежели его. Она отскочила, тяжело дыша, и не оглядываясь бросилась бежать, потому что перед ее глазами все еще стояло его лицо: с тонкими чертами и зажмуренными глазами, с горящей красным огнем щекой. В тот день она не пошла на занятия, заперевшись в старом классе, много-много думая.
И все-таки он уйдет. Рано или поздно, но он уйдет. Фред Уизли был слишком легким для нее, слишком веселым и слишком бесшабашным. Он был куда более глубоким и проницательным, чем его видели окружающие, однако эта жажда приключений и озорства — это не было маской, а поэтому он уйдет, стоит ему только понять, что Гермиона действительно просто тихий омут, где нечего искать чертей. Как только он разочаруется в ней.