Они разошлись тихо и как-то даже незаметно, в конце ноября. Просто однажды Поттер прибыл через камин не один, а со своим лучшим другом, а тот на подкол со стороны Джорджа просто ответил, что они больше не вместе. Это не было жалобой, не было вздохом облегчения или стоном боли, это была простая констатация факта, как то, что в январе много снега, и больше никто ничего не смог вытянуть из Рона, непривычно взрослого и сознательного. Не говорила ничего и Гермиона, улыбающаяся и вежливо, но твердо отвечающая, что это только их личное дело, ничье больше. Она легко болтала со своим пока что мужем, весело толкала его в бок, когда он снова ел, как свинья, шутила вместе с ним над Гарри и Джинни и никак не высказывала того, что что-то поменялось.
А затем отдалилась. Как заметил Билл, снова, просто первый раз он не застал, был в коме, но такое уже было однажды. Она жила теперь в квартирке где-то на северо-востоке магической части города, получила повышение в Министерстве, готовилась к защите научной степени по теории трансфигурации чего-то во что-то, спонсировала летнюю школу в стиле магглов для детей волшебников, чтобы они умели жить в обоих мирах. Поначалу она бывала в Норе на еженедельных посиделках по воскресеньям, выбиралась с друзьями на пикники и мероприятия, но затем стала все реже выходить куда-то, а через месяц выпросила длительную командировку в Новую Зеландию, где помогала со строительством школы чародейства и волшебства. Она уехала сразу после Рождества, которое она встретила с родителями. Он пытался связаться с ней, но все его письма возвращались без ответа, и однажды он вздохнул, выбрасывая письмо, написанное для нее, в мусорное ведро. Фред не знал, когда она вернулась на родину.
Он перенесся к больнице и почти три часа простоял на улице, почти пустынной в этот знойный полдень. В окнах второго этажа, где лежала она, ходила туда-сюда долговязая фигура Рона. Он не был нужен здесь, если у нее уже были друзья. Чета Поттеров и бывший муж Гермионы ушли в два.
Они были всего лишь незнакомцами.
Так уж заведено, что люди часто встречаются на улице, в барах, в торговых центрах. Не замечая друг друга, они просто проходят мимо, идут дальше, спешат по своим делам: садятся в привычный автобус, выходят на знакомой остановке, следуют по своему ежедневному маршруту. Часто так случается, что, столкнувшись с кем-то, люди невольно окунаются в небольшой кусочек его жизни, будь то через обрывки диалога или через письмо, вскрытое неизвестным. Случается, что люди узнают имя незнакомца, его возраст и место работы. Имя лучшего друга, любимое блюдо, привычную рутину, которой занимается человек.
И все равно он остается незнакомцем. Просто лицом среди сотен других лиц, о которых известно что-то незначительное, неважное.
А иногда, чаще, чем можно подумать и представить, незнакомцами оказываются те, с кем люди живут бок о бок, те, кого знают всю жизнь, просто не удосуживаются узнать получше. Знают, как дела, какие планы на субботу, как прошло последнее свидание, но не более того. Не более того, что знают из чужого телефонного разговора о случайном соседе в поезде.
Почти все мы незнакомцы. Фред и Гермиона всегда были чужими.
Ей потребовалось сто четырнадцать ночей у его кровати, чтобы перестать считать его таким, пусть она ничего и не знала о нем.
Ему потребовалось сделать триста двадцать один шаг, чтобы достичь двери ее палаты.
Они просто смотрели друг на друга, изучая лица, выражения и эмоции, которые скользили в глубине глаз. И это гораздо больше, чем простой разговор в транспорте, это было важнее всего, что когда-либо было с ним или с ней, поверьте.
Он подошел ближе, осторожно поглаживая ее волосы, а затем склонился, невесомо целуя в лоб. Как и она его когда-то. Но ей не нужно было объяснять, она все поняла и без слов. Слова — пустой звук.
— Привет, Грейнджер.
— Здравствуй, Уизли…
Иногда, хотя и очень редко, незнакомцы переступают черту, разделяющую их.
Комментарий к Незнакомцы Если честно, тут меня куда-то занесло и я ушла в философию. И в страшный ООС. I am sorry :/
На мой взгляд эта глава очень сильно выбивается из сборника, но, несмотря на это, мне все равно хочется опубликовать ее, хотя бы потому, что сейчас из-за лютого отсутствия времени я ничего нового не успеваю писать, только добивать старые наработки...
====== Безмолвный зритель ======
Их маленький, наивный, по-детски искренний школьный роман хранили стены и ниши. Портреты слышали сбивчивые признания в любви, призраки помнили робкие объятия. Замок, безмолвный, но от этого не менее живой, чем его обитатели, таил их ночные разговоры. Совы, разносящие почту, знали, сколько раз приходилось им летать от одного окна башни к другому.
Они были тогда еще совсем детьми, маленькими, нескладными, брошенными прямо в разверзнутую пасть войны и борьбы, такие маленькие и такие сильные. Они были простыми подростками, которые больше страшились безобидного в сущности завхоза, чем самого ужасного мага двадцатого века, дух которого, неупокоенный, витал по трубам в стенах. Которые верили и любили, которые боялись школьных сплетен и презирали предательство. Так по-детски, нескладно, глупо.
Незрячие глаза статуй видели их первое признание. Неловкое, неудачное, но настоящее.
— Знаешь, Грейнджер, — беспечно заявил Фред, шагая рядом с ней по темнеющему коридору древнего замка, — кажется, ты мне нравишься.
— Брось, — тихо ответила она, отворачиваясь. Последние отблески солнца освещали ее буйные кудри, рассыпавшиеся по плечам. — Ты снова несерьезен.
— Да, — согласился он, ероша рукой волосы. — Несерьезен. Но я говорю правду, поверь. Ты мне нравишься, Грейнджер.
— Не шути так, — она ускорила шаг, скрываясь за поворотом. Сумрак закутал в свои объятия каменные стены и арки, укрыл одеялом оконные проемы, оставляя юношу в коридоре в одиночестве. Статуя рыцаря, имя которого давно кануло в лету, промолчала, когда в стену рядом с ее плечом ударился кулак, а тишину темноты разрезали тихие проклятия, пропитанные горечью.
Сколько таких юных волшебников следило друг за другом из-под опущенных ресниц, украдкой наслаждаясь мгновениями рядом? Сколько по-детски больших сердец тянулось друг другу? Сколько слез и улыбок видели незрячие глаза? Сотни. Тысячи. За те века, которые стоят эти стены, за те бесконечные годы они видели слишком многих, видели дружбу и любовь, ненависть и предательство, видели, как люди переплетали свои судьбы, сами не зная этого, как магия связывала их крепче, чем любые клятвы.
Глухие уши горгулий на крыше слышали их сбивчивое дыхание после первого поцелуя. Осторожного и нежного.
— Вот, видишь, а ты боялась! Летать — это совсем не страшно, — он соскочил с метлы, самодовольно улыбаясь.
— Ты прав, — улыбнулась и она, вопреки ожиданиям, не ругая его за самоуверенность, как это делала обычно. — Не страшнее, чем ехать на велосипеде.
Они стояли очень близко, все еще оба держась за древко метлы, и вечернее солнце, с трудом пробиваясь через облака, освещало силуэты химер, сторожащих водостоки на крышах. Юноша и девушка одновременно замолчали, глядя друг на друга, а затем подались вперед, прикрывая глаза. Солнце ослепило дракона, венчающего крышу, позволяя подросткам на мгновение остаться одним.
Сколько раз горгульи улавливали неровное сбитое дыхание таких же детей? Сколько сотен признаний они слышали? Магия первой любви — самая сильная из всех, сильнее времени и смерти, более вечная, чем тени Хиросимы на мосту Айой.
Искренние и влюбленные, нежные и трепетные друг другу, обуреваемые эмоциями, сомнениями, недоверием к себе и к чужим чувствам — точно такие же, как и сотни других, живших до них, и сотни тех, кто будет жить после них. Древние стены замка принимали и помнили признания и расставания, смех и слезы, объятия и поцелуи. Эти двое были простыми подростками, они не были чем-то, что выделялось пятном в истории школы, и ее стражи — статуи ли, портреты ли, призраки ли — они могли только смотреть, впитывая в себя отголоски этого удивительного волшебства. Не в силах выйти за грань.