— Что случилось? — холодное дурное предчувствие зашевелилось внутри меня.
— Один из близнецов, — сипло ответил Оливер, отворачиваясь прочь. Больше он не сказал ни слова.
Одному Мерлину известно, почему я не умерла в ту же секунду. Я покачнулась, а потом вдруг взревела и послала в группу Пожирателей в конце коридора заклятие, еще и еще. Я разбрасывалась заклинаниями, произнося их одно за другим, не позволяя себе даже перевести дух. Это уже была не я. Кажется, я сбрендила в тот момент, потому что я ничего не помню — только отрывочно, моментами.
Я помню, как один из егерей, притащивших нас в Мэнор, ухмыльнулся, увидев меня, а затем упал, с навсегда застывшей на лице ухмылкой. Помню, как Полумна закрыла меня щитом, спасая от обезоруживающих чар. Помню, как затравлено поглядел на меня Гойл. В его глазах на мгновение я увидела себя.
Он сейчас здесь же, в больнице. На два этажа ниже. Он так и не смог оправиться от потери, и в конце концов попросту сошел с ума, обезумел, продолжая верить, что Крэбб где-то неподалеку, что он вот-вот придет. Бедняга. Наверное, нет ничего хуже, чем лишиться разума — да, мы никогда не ладили с друзьями Малфоя, но никто не заслуживает такого. Драко навещает его каждый день.
Как-то раз он зашел ко мне. Он был бледен и страшно исхудал — я даже испугалась, когда увидела его. Он сел на самый краешек стула, словно не был уверен, имеет ли на это право, и я, сама не знаю почему, протянула ему руку. Он сжал ее, и его пальцы оказались просто ледяными, словно он состоял из снега и льда. А потом вдруг заплакал. Мы ни слова не сказали друг другу. Просто сидели, держа друг друга за руку, и плакали, как плачут люди, потерявшие самое дорогое, что у них было. Если посудить, Драко остался теперь совсем один…
Я бы многое дала, чтобы снова, как и прежде, быть в состоянии ненавидеть его, но теперь вряд ли я когда-нибудь стану способна сделать это. Это выше моих сил.
Он ушел через полчаса или около того, лишь шепнув мне на прощание тихое:
— Поправляйся скорее, Грейнджер. Пожалуйста… — и выскочил прочь.
Мне почему-то показалось в эту секунду, что все это — лишь кино, лишь фильм, который я смотрю. Что я — это и не я вовсе, а просто какая-то странная девочка, потерянная в пространстве и времени. Наверное, это был эффект от тех лекарств, которые мне прописал врач, после них я всегда чувствовала какую-то отчужденность, расслабленность.
А я хотела только одного. Жить и чувствовать.
Стук в дверь. Тихий, едва заметный, и я чувствую, как моментально подскакаивает мой пульс. Так стучит только один человек.
Я не помню ничего после Битвы. Только отрывки. Например, я совсем не помню, как мы все выбежали на школьный двор, и как туда вошел Хагрид, неся на руках Гарри. Все это я узнала позже, много позже, когда ко мне пришел Рон. Не помню я также и как получила ожоги по всему телу, а вместе с ними и два перелома. Была ли амнезия последствием шока, или же как раз травма стала причиной — этого я не знаю. Впрочем, я и не желаю помнить те страшные часы, будь моя воля, я бы вычеркнула из памяти их все, до последнего, вот только это уже не в моей власти. Я жалею только одного. Что я не помню, как Джордж, бедный Джордж, на долю которого выпало так много, понял, что его брат жив.
Это случилось тогда, в Большом Зале, когда вокруг бушевала последняя, термальная стадия битвы, но я знаю это только с чужих слов. Но я бы хотела помнить это. Впрочем, я думаю, для меня Фред не умирал никогда. Я просто не успела понять этого, не смогла поверить. Фред просто не мог умереть. Мне вообще кажется, что когда Фред Уизли умрет, мир рухнет, словно карточный домик, потому что как это может быть, что его нет?
Сейчас он лежит тут же, неподалеку, еще очень слабый после перелома грудной клетки и обширного кровоизлияния. Врач не позволяет ему вставать, и поэтому мы можем видеться только вот так — тайком, ранним утром, когда все лекари суетятся в палатах пациентов, которые требуют постоянного ухода, и почти не появляются у нас.
— Эй, Гермиона, — первым в палату входит его шепот. — Ты спишь?
— Нет, — я не могу сдержать улыбку, и, кажется, это слышно даже в моем голосе. — Заходи скорее!
А он все такой же, только, наверное, волосы слегка отросли, да лето добавило на нос веснушек. Он улыбается, и я улыбаюсь в ответ, уже даже не пытаясь сдержать эмоций. С ним — можно. Он не спрашивает разрешения, как Гарри или Рон, он подходит к моей кровати, по-хозяйски усаживаясь на нее, по-турецки складывая ноги. Фред — не Виктор. С ним не нужно думать, что сказать, и совсем не надо бояться, что ляпнешь какую-нибудь чушь. Он посмеется, по-доброму, и я засмеюсь следом.
Мы говорим о какой-то ерунде, о книжке, которую я читаю сейчас, я рассказываю ему о магазине сладостей в маггловской части Лондона, куда я часто бегала девчонкой. В свою очередь он делится планами о восстановлении Вредилок.
— Джордж сейчас что-то мутит с поставщиками, я еще не вникал, если честно, но, думаю, все утрясется, — беззаботно говорит он.
Мне нравится сидеть с ним вот так. Его рыжие волосы, голубые глаза и зеленая пижама создают удивительно несочетающийся контраст, но почему-то ему страшно идет. Возможно, тут вмешивается то, что зритель не беспристрастен. Я тянусь, поправляя ему волосы, и он ловит рукой мою руку, поворачивает ладонью к себе и считает линии. Я корчу ему рожу. А потом мы долго-долго сидим еще, обсуждая, то, как быстро восстанавливается Хогвартс, и сетуя друг-другу, что вынуждены торчать тут.
— У Поттера комплексы, он не выпустит нас, пока мы не будем бегать марафон за три часа, — кривится Фред.
— Считай, никогда, — поддакиваю я. — Ой, точно! Он же скоро будет тут! Подожди минуту, — я хватаю с тумбочки упаковку таблеток и бегу в туалет. Уизли послушно ждет меня, сидя на кровати.
— Когда мы выпишемся, я куплю два билета в Италию, — заявляет он, когда я возвращаюсь. — Идет?
— Хоть в Гренландию, — улыбаюсь я. Для нас обоих она давно стала каким-то неуловимым синонимом слова «любовь», слова, которое мы никогда не произносили вслух, но которое незримо витает между нами.
— В следующий раз — обязательно, — он тянется ко мне, но этот момент мы, слишком поздно, слышим шаги по коридору. Можно не сомневаться, что это ко мне — дальше комнат по коридору нет. — Вот черт!
— Придется трансгрессировать, — шепчу я, и быстро целую его. — Зайдешь вечером?
— Обязательно, — он улыбается, и я не могу не повторить его улыбку. Как школьники, ей-богу! С легким хлопком от растворяется в воздухе. Я встряхиваю одеяло и ныряю под него, закрывая глаза и делая вид, что еще сплю. Я чувствую себя невыразимо счастливой. Краем уха слышу, как врач рассказывает о ком-то Гарри:
— … прогресса. Она принимает все лекарства, но от них никакого эффекта, и я не понимаю, почему!
— Она все еще видит его? — в голосе Гарри я слышу озабоченность. Думается мне, они обсуждают еще одну жертву войны, такую же, как бедняга-Гойл, которая также продолжает видеть кого-то, кого уже потеряла. Мое сердце сжимается от сочувствия.
— О да. Теперь, кажется, еще больше. Во всяком случае, она теперь еще и чувствует его прикосновения, а это уже очень плохой симптом. И если раньше я мог это списывать на шок или потрясение, теперь, когда прошло так много времени...
— Есть ли какие-то шансы? Вы можете дать прогноз? — в голосе у Поттера неподдельная боль. Интересно, кто?.. Неужели та девочка с Пуффендуя, которую я видела несколько дней назад через окно, когда она, в больничной форме, сидела во дворике? Врач долго молчит.
— Понятно, — я слышу в голосе Гарри слезы.
А затем раздается стук в дверь.
Комментарий к Мягкие стены Заявка: