— Как думаешь, куда мы попали? — спросил он своего друга, вероятно, просто чтобы завести разговор. Тишина давила.
— Не знаю, приятель. Во всяком случае, Гермиона, кажется, часто пользовалась этим порталом, так что… — он не договорил, поджав губы. Оба снова замолчали, думая о своем, но Рон все-таки вскоре нарушил молчание, задав тот вопрос, который, кажется, мучил обоих волшебников.
— Как думаешь, Гарри, почему Гермиона покончила с собой? — Поттеру стоило больших усилий сделать следующий шаг, потому что они никогда раньше не говорили об этом вслух. Перед глазами все еще ярко стояли сцены похорон, когда она лежала в гробу, такая молодая и бледная, укутанная со всех сторон пестрыми цветами. На этом настоял Джордж. Он редко что-то говорил, еще реже настаивал на чем-то, и ему уступили, позволяя принести целую гору полевых цветов, собранных неизвестно где. Анджелина стояла за его плечом, молчаливая и осунувшаяся, но ни слова не сказала, когда мужчина прикоснулся губами ко лбу покойницы и что-то тихо прошептал ей, а затем, сгорбившись, отошел. На похоронах было много людей, и в толпе Гарри с удивлением увидел не только друзей и коллег, но и, например, кучку молодых людей, которых когда-то первокурсниками гоняла Гермиона, целую гурьбу домовиков, которые плакали, уткнувшись в вязанные шапочки, и даже с полдюжины их однокурсников со Слизерина, которые стояли чуть в отдалении. Гарри встретился взглядом с Малфоем, и тот ему кивнул. В руках блондина была одинокая роза. Белая.
Позже, вечером, оставив полугодовалого Джеймса с Джинни, Гарри сидел на полу маленькой квартирки Гермионы, задыхаясь в тисках такой ожидаемой, но тем не менее неожиданной истерики, разбрасывая по полу бумаги Министерства, заполненные аккуратным каллиграфическим почерком. С самого детства, несмотря на все смерти, которые он пережил, с самого детства ему не было так пугающе пусто в груди, даже тогда, когда Сириус погиб в Отделе Тайн, даже тогда, когда после Битвы за Хогвартс Гарри стоял на коленях перед телами Фреда, Люпина, Тонкс, Лаванды, Колина. В отличие от Рона, который предпочел забыться в алкоголе, Поттер не хотел пить. Ощущая себя почти мазохистом, ему хотелось запомнить это чувство утраты и тоски, которое осталось после смерти Гермионы, хотелось вспомнить ее с той болезненной ясностью, с какой вспоминают только умерших.
Гарри помнил, как она была три дня назад на Гриммо. Джеймс лягнул мать в подбородок, пытаясь перебраться на руки к любимой тете, и Грейнджер, которая так и осталась Грейнджер, со смехом обнимала его, позволяя дергать себя за волосы и нос. Тогда ни Гарри, ни Джинни, ни Рон с Падмой — никто не предполагал, что уже через сутки Гермиону найдут мертвой на полу собственной спальни. В ее руке был маленький пузырек, на котором ее почерком были выведены три страшных, жутких слова: «Зелье безболезненной смерти».
Ее нашел Невилл, которого отправили привезти ее на торжество в Нору, куда она опаздывала, вот только вернулся он один, посеревший и покачивающийся, и долго вокруг него суетились Молли и Флер, пытаясь понять, что случилось, прежде чем в комнату вошел Джордж. Он был привычно молчаливый, такой, каким был с самой смерти брата, однако что-то неуловимо поменялось в нем, как только он увидел полубессознательного Невилла у камина. Мужчина протолкался к нему, и, оттеснив маму, крепко схватил Долгопупса за плечи и встряхнул, приводя в чувства. Все остолбенели. Никто не ожидал от него, что он будет столь решителен, столь настойчив, столь эмоционален, однако Джордж сейчас весь подобрался, тихо, но от этого не менее резко спрашивая друга:
— Скажи, что с ней все нормально, — в молчании комнаты его голос звенел лопнувшей струной. Несчастный профессор, кажется, пришел в себя, потому что окинул присутствующих уже осознанным взглядом, и его нижняя губа задрожала. После войны Невилл стал бояться смертей.
— О, Джордж… — он закрыл лицо руками, и близнец побледнел так, что на худом лице стали видны синеватые ниточки вен, и прежде, чем кто-то успел что-то понять, трансгрессировал. Он вернулся через пять минут, в течение которых Долгопупс молчал, раскачиваясь из стороны в сторону. Уизли держал на руках безжизненное тело девушки, завернутое в темную мужскую мантию. По его щекам катились слезы, которых никто не видел вот уже шесть лет.
Из рук Полумны выпал бокал, и красное вино залило белый ковер, лежавший на полу.
— Гермиона! — Чарли и Рон бросились к брату, который опустился прямо на пол, бережно прижимая к себе труп, кажется, Молли и Джинни закричали, а маленький Джеймс плакал, но Гарри все стоял на месте, словно парализованный. Он глядел на Джорджа, который плакал и укачивал в руках Гермиону, вернее, то, что было ей раньше, а в его голове почему-то мысли собирались вместе непозволительно долго. Почему-то вспомнилось Рождество шестого курса, когда Гермиона куталась в мантию Фреда, стоя ранним утром на крыльце. Тогда она впервые сказала Гарри про войну, про то, что скоро все изменится.
Поттер прислонился к каминной полке, наклонив голову вбок, задумчиво нахмурил брови. Где-то он уже видел такую сцену… Где? Он укусил себя за верхнюю губу, вспоминая, и вдруг мысли ускорились, со страшной скоростью наполняя его голову, убивая апатию и отстраненность, возвращая в реальность. Он видел это в Омуте Памяти, в воспоминаниях Снейпа, когда тот укачивал его мать. Да?.. Нет! Он видел это в Большом зале в школе, когда Гермиона плакала, укачивая Фреда, который безжизненно смотрел в потолок над ее ухом, а она плакала и пела ему какую-то колыбельную, даже не прося очнуться. Она была единственной, кого Джордж тогда подпустил к брату.
Гарри почувствовал, как в его груди что-то со звоном трескается.
Треснуло. Разлетелось на осколки, оставляя пустоту и сплошное страшное черное ни-че-го. Он не плакал на допросе в Министерстве, не плакал на заседании в Визенгамоте, не плакал на похоронах. Он сжимал руку Джинни, обнимал Падму, сжимал в объятьях Рона. Но он не плакал. Кажется, он окаменел. Но когда Джордж коснулся губами белого лба, когда в последний раз судорожно сжал руку Гермионы, когда отошел, не оборачиваясь, вот тогда в вакуум, оставшийся от того места, которое раньше занимала в его груди Гермиона, в эту зияющую дыру хлынуло горе, заставляющее колени подогнуться и дыхание сбиться.
Гарри плакал, рыдал, содрогался и судорожно вдыхал ртом воздух, сидя на полу у рабочего стола Гермионы в ее кабинете, вчитываясь в глупые бумажки, которые составляли ее ежедневную рутину, которые не имели никакого смысла, никакой ценности, кроме того, что были написаны ее пером.
Он беспомощно взмахнул рукой, нечаянно переворачивая ящик, стоящий на углу стола. Новые бумаги, лежавшие в нем, рассыпались по полу, и внезапно взгляд Гарри, затуманенный слезами, зацепился за что-то, что было прямо перед ним. Он с трудом сфокусировал взгляд и все равно не сразу понял, что именно привлекло его внимание, а потом увидел. Его собственное имя.
«Не плачь, Гарри.»
Он подполз ближе, вытаскивая листок из кучи других, и, всхлипывая, стал вчитываться в строки, написанные зелеными чернилами на желтоватом пергаменте.
«Я знаю, что ты сейчас плачешь. Я слишком хорошо знаю тебя, мой милый Гарри. Прости меня, если сможешь, ладно? Если есть сейчас что-то такое, чего я еще хочу в этом мире, то только того, чтобы ты простил меня и не злился, не винил себя. Ты тут не при чем. Я боролась восемь лет, я боролась до тех пор, пока могла, но я так устала, Гарри… Я очень устала. Я так и не смогла найти новые причины жить, новый смысл, и я чувствую, как умираю каждый раз, когда оказываюсь в комнате одна. Не стоит говорить, что ты виноват хотя бы потому, что упустил момент, когда я сломалась. Это не так. Ты одно из моих лучших воспоминаний, Гарри. Передай мои письма Рону, Джинни, Джорджу, мистеру и миссис Уизли, Невиллу и остальным, ладно? Мне кажется, что я исписала сотни листов, признаваясь в любви каждому и каждой, вот только даже эти метры свитков никогда не смогут восполнить в моем сердце ту дыру, которая в нем горит. Я не прошу тебя не читать эти письма, я сама знаю, что ты не будешь этого делать. Только ты попроси Рона не называть ребенка, если это будет девочка, в честь меня, хорошо? Есть умершие, которым лучше оставаться умершими, Гарри. Если бы только я могла, я бы с радостью отдала свою жизнь другому, но разве это возможно? Вряд ли. Точно невозможно, уж мне-то не знать. Я изучила все способы, какие нашла. Их нет.»