Декабрь 41-го года
Та линия, которую мы гнули,
дорога, по которой юность шла,
была прямою от стиха до пули —
кратчайшим расстоянием была.
Недаром за полгода до начала
войны
мы написали по стиху
на смерть друг друга.
Это означало,
что знали мы.
И вот — земля в пуху,
морозы лужи накрепко стеклят,
трещат, искрятся, как в печи поленья:
настали дни проверки исполненья,
проверки исполненья наших клятв.
Не ждите льгот, в спасение не верьте:
стучит судьба, как молотком бочар.
И Ленин учит нас презренью к смерти,
как прежде воле к жизни обучал.
Замполит
Замполит — заместитель по бодрости,
если что-нибудь заболит.
А еще: по славе и гордости
заместитель — замполит.
Ордена государство навесило
и пришило погоны мне,
чтобы было бодро-весело
на большой, многолетней войне.
То советующий, то приказывающий —
забирающий в оборот,
я был стрелкой, всегда указывающей:
«На Берлин! На запад! Вперед!»
Дотом веры, надежды дотом
я по всей войне проходил.
Был про Гитлера — анекдотом,
если выделили «Крокодил».
Был приказом, песней, советом,
принесенным к бойцу письмецом.
Был начальником, но при этом
был товарищем и отцом.
Ежедневно старался бриться,
был опрятен, тверд и толков.
А в плену до единого фрицы
убивали политруков.
Политрук
Словно именно я был такая-то мать,
всех всегда посылали ко мне.
Я обязан был все до конца понимать
в этой сложной и длинной войне.
То я письма писал,
то я души спасал,
то трофеи считал,
то газеты читал.
Я военно-неграмотным был. Я не знал
в октябре сорок первого года,
что войну я, по правилам, проиграл
и стоит пораженье у входа.
Я не знал,
и я верил: победа придет.
И хоть шел я назад,
но кричал я: «Вперед!»
Не умел воевать, но умел я вставать,
отрывать гимнастерку от глины
и солдат за собой поднимать
ради родины и дисциплины.
Хоть ругали меня,
но бросались за мной.
Это было
моей персональной войной.
Так от Польши до Волги дорогой огня
я прошел. И от Волги до Польши.
И я верил, что Сталин похож на меня,
только лучше, умнее и больше.
Комиссаром тогда меня звали,
попом
не тогда меня звали,
а звали потом.
«Я говорил от имени России…»
Я говорил от имени России,
ее уполномочен правотой,
чтоб излагать с достойной прямотой
ее приказов формулы простые.
Я был политработником. Три года:
сорок второй и два еще потом.
Политработа — трудная работа.
Работали ее таким путем:
стою перед шеренгами неплотными,
рассеянными час назад
в бою,
перед голодными,
перед холодными,
голодный и холодный.
Так!
Стою.
Им хлеб не выдан,
им патрон недодано,
который день поспать им не дают.
И я напоминаю им про Родину.
Молчат. Поют. И в новый бой идут.
Все то, что в письмах им писали из дому,
все то, что в песнях с их судьбой
сплелось,
все это снова, заново и сызнова
коротким словом — Родина — звалось.
Я этот день,
воспоминанье это,
как справку,
собираюсь предъявить
затем,
чтоб в новой должности — поэта
от имени России говорить.
Как делают стихи
Стих встает, как солдат.
Нет. Он — как политрук,
что обязан возглавить бросок,
отрывая от двух обмороженных рук
землю (всю),
глину (всю),
весь песок.
Стих встает, а слова, как солдаты, лежат,
как славяне и как елдаши[37].
Вспоминают про избы, про жен, про
лошат.
Он-то встал, а кругом ни души.
И тогда политрук — впрочем, что же я
вам
говорю, — стих — хватает наган,
бьет слова рукояткою по головам,
сапогом бьет слова по ногам.
И слова из словесных окопов встают,
выползают из-под словаря
и бегут за стихом, и при этом — поют,
мироздание все матеря.
И, хватаясь (зачеркнутые) за живот,
умирают, смирны и тихи.
Вот как роту в атаку подъемлют, и вот
как слагают стихи.
Как меня принимали в партию
Я засветло ушел в политотдел
и за полночь добрался до развалин,
где он располагался. Посидел,
газеты поглядел. Потом — позвали.
О нашей жизни и о смерти
мыслящая,
все знающая о добре и зле,
бригадная партийная комиссия
сидела прямо на сырой земле.
Свеча горела. При ее огне
товарищи мои сидели старшие,
мою судьбу партийную решавшие,
и дельно говорили обо мне.
Один спросил:
— Не сдрейфишь?
Не сбрешешь?
— Не струсит, не солжет, —
другой сказал.
А лунный свет, валивший через бреши,
светить свече усердно помогал.
вернуться
(Борис Слуцкий. К истории моих стихотворений. См. наст. изд.)
37
…
«Иваны — всеобщее самоназвание наших солдат (да и офицеров) в военные годы…
Другие самоназвания: славяне (связано с одной из главных тем нашей пропаганды), елдаши (от тюркского „товарищ“) — так иногда обращались к офицерам, а может быть, и друг к другу солдаты среднеазиатского происхождения.
В словах „Иваны“ и „славяне“ гордости было больше, чем иронии