С утра его мучат сто болезней.
Лекарства — что?
Они — пустяки!
Асеев думает: что полезней?
И вдруг решает: полезней — стихи.
И он взлетает, старый ястреб,
и боли его не томят, не злят,
и взгляд становится тихим, ясным,
жестоким, точным — снайперский
взгляд.
И словно весною — щепка на щепку —
рифма лезет на рифму цепко.
И вдруг серебреет его пожелтелая
семидесятилетняя седина,
и кружка поэзии, полная, целая,
сразу выхлестывается — до дна.
И все повадки —
пенсионера,
и все поведение —
старика
становятся поступью пионера,
которая, как известно, легка.
И строфы равняются — рота к роте,
и свищут, словно в лесу соловьи,
и все это пишется на обороте
отложенной почему-то статьи.
Умирают мои старики —
мои боги, мои педагоги,
пролагатели торной дороги,
где шаги мои были легки.
Вы, прикрывшие грудью наш возраст
от ошибок, угроз и прикрас,
неужели дешевая хворость
одолела, осилила вас?
Умирают мои старики,
завещают мне жить очень долго,
но не дольше, чем нужно по долгу,
по закону строфы и строки.
Угасают большие огни
и гореть за себя поручают.
Орденов не дождались они —
сразу памятники получают.
(Воспоминания)
У Малого театра, прозрачна, как тара,
себя подставляя под струи Москвы,
Ксюша меня увидала и стала:
— Боря! Здравствуйте! Это вы?
А я-то думала, тебя убили.
А ты живой. А ты майор.
Какие вы все хорошие были.
А я вас помню всех до сих пор.
Я только вернулся после выигранной,
после великой Второй мировой
и к жизни, как листик, из книги выдранный,
липнул.
И был — майор.
И — живой.
Я был майор и пачку тридцаток
истратить ради встречи готов,
ради прожитых рядом тридцатых
тощих студенческих наших годов.
— Но я обедала, — сказала Ксения, —
не помню что, но я сыта.
Купи мне лучше цветы
синие,
люблю смотреть на эти цвета.
Тучный Островский, поджав штиблеты,
очистил место, где сидеть
ее цветам синего цвета,
ее волосам, начинавшим седеть.
И вот,
моложе дубовой рощицы,
и вот,
стариннее
дубовой сохи,
Ксюша голосом
сельской пророчицы
запричитала свои стихи[43].
[44]
Шел фильм.
И билетерши плакали
по восемь раз
над ним одним.
И парни девушек не лапали,
поскольку стыдно было им.
Глазами горькими и грозными
они смотрели на экран,
а дети стать стремились взрослыми,
чтоб их пустили на сеанс.
Как много создано и сделано
под музыки дешевый гром
из смеси черного и белого
с надеждой, правдой и добром!
Свободу восславляли образы,
сюжет кричал, как человек,
и пробуждались чувства добрые
в жестокий век,
в двадцатый век.
И милость к падшим призывалась,
и осуждался произвол.
Все вместе это называлось,
что просто фильм такой пошел.
«Похожее в прозе на ерунду…»
Похожее в прозе на ерунду
в поэзии иногда
напомнит облачную череду,
плывущую на города.
Похожее в прозе на анекдот,
пройдя сквозь хорей и ямб,
напоминает взорванный дот
в соцветье воронок и ям.
Поэзия, словно разведчик, в тиши
просачивается сквозь прозу.
Наглядный пример: «Как хороши,
Как свежи были розы»[45].
И проза, смирная пахота строк,
сбивается в елочку или лесенку,
и ритм отбивает какой-то срок,
и строфы сползаются в песенку.
И что-то входит, слегка дыша,
и бездыханное оживает:
не то поэзия, не то душа,
если душа бывает.
Что-то физики в почете.
Что-то лирики в загоне.
Дело не в сухом расчете,
дело в мировом законе.
Значит, что-то не раскрыли
мы,
что следовало нам бы!
Значит, слабенькие крылья —
наши сладенькие ямбы,
и в Пегасовом полете
не взлетают наши кони…
То-то физики в почете,
то-то лирики в загоне.
Это самоочевидно.
Спорить просто бесполезно.
Так что даже не обидно,
а скорее интересно
наблюдать, как, словно пена,
опадают наши рифмы
и величие
степенно
отступает в логарифмы.
Когда человек выбирал псевдоним
Веселый,
он думал о том, кто выбрал фамилию
Горький,
а также о том, кто выбрал фамилию
Бедный.
Веселое время, оно же светлое время,
с собой привело псевдонимы
Светлов и Веселый,
но не допустило бы
снова назваться Горьким и Бедным.
Оно допускало фамилию
Беспощадный[46],
но не позволяло фамилии
Безнадежный.
Какие люди брали тогда псевдонимы,
фамилий своих отвергая унылую ветошь!
Какая эпоха уходит сейчас вместе с ними!
Ее пожаром, Светлов,
ты по-прежнему светишь.
вернуться
Ксюша голосом / сельской пророчицы / запричитала свои стихи.
Ксения Александровна Некрасова (1912–1958) — русская поэтесса. «Уникальное явление в русской лирике XX века, диковинное, одинокое, не укладывающееся в литературные термины. Ее по-детски простые и глубокие верлибры берут начало в фольклорной традиции, ее образы и краски близки живописи „наива“».
(Из аннотации к посмертному сборнику стихов Ксении Некрасовой 1997 года.)
вернуться
«Броненосец „Потемкин“»
Фильм Сергея Михайловича Эйзенштейна (1898–1948), снятый им в 1925 г. — к 20-летию русской революции 1905 года. Обошел все экраны мира. Считается классикой мирового кинематографа.
вернуться
Наглядный пример: «Как хороши, / как свежи были розы».
Стихотворная строка, ставшая рефреном в одноименном стихотворении в прозе И. С. Тургенева.
вернуться
Оно допускало фамилию / Беспощадный…
Павел Беспощадный (настоящее имя — Павел Григорьевич Иванов, 1895–1968) — русский советский поэт. Автор стихотворных сборников «Шахтерская весна» (1948), «Степь донецкая» (1950), «Над шахтой летят журавли» (1957). Почетный шахтер СССР.