Эмма бесцеремонно и грубовато взяла Джека за подбородок и повернула лицом к себе:
– Ну-ка, посмотрим на твои ресницы, конфетка… о боже ж ты мой!
– Что такое?
– Э-э, добром это не кончится, вот что, – сказала Эмма Оустлер. Джек посмотрел на ее лицо и решил, что мог бы сказать ей то же самое. Еще он понял, что на губе у девочки не пот, а усики. Джеку было всего пять лет, и он не знал, что женщине нельзя так вот просто сказать, что у нее усики, можно и нарваться; Джеку же показалось, что усики Эмме очень идут, и ему тут же захотелось их потрогать, такие они были на вид мягкие.
Первый день в школе, как и первая татуировка, – откровение, и в тот день Джека ожидало его первое откровение, а именно прикосновение к усикам Эммы, во многом определившее его дальнейшую судьбу.
– Как тебя зовут? – спросила Эмма, наклоняясь все ближе.
– Джек.
– А фамилия?
На какой-то миг Джек совсем забыл, какая у него фамилия, – так его зачаровала верхняя губа Эммы, покрытая мягкой шерсткой. Правда, еще одно обстоятельство объясняло нерешительность Джека. При крещении его записали как Джека Стронаха, ведь отец бросил его, не женившись на матери, и Алиса не видела причин давать мальчику фамилию отца. Но миссис Уикстид придерживалась другого мнения. Алиса всем своим поведением подчеркивала, что «миссис Бернс» не существует, миссис же Уикстид считала, что мальчику ни к чему страдать от славы незаконнорожденного, и по ее настоянию Джеку поменяли фамилию, так что теперь он стал как законнорожденный. К тому же миссис Уикстид считала очень важным ассимилироваться, и с ее точки зрения «Джека Бернса» скорее станут принимать за канадца, чем «Джека Стронаха». В общем, она считала, что оказывает мальчишке услугу.
Пока Джек никак не мог решиться, что ответить Эмме, это заметила учительница; школьницы звали ее Серым Призраком. В самом деле, в миссис Макквот было что-то потустороннее – она мастерски овладела искусством возникать словно ниоткуда, когда ее никто не ждет. Наверное, в прошлой жизни она была покойницей – как еще объяснить холод, который она распространяла вокруг себя? Даже дыхание было ледяным.
– Что у нас тут такое? – спросила миссис Макквот.
– Некто Джек, но он не помнит свою фамилию, – ответила Эмма Оустлер.
– Я уверена, Эмма, под твоим благотворным влиянием он сразу ее вспомнит, – сказала миссис Макквот.
Среди предков миссис Макквот азиатов не числилось, и все же у нее были немного раскосые глаза – так туго она стягивала свои стального цвета волосы в пучок на затылке. Ее тонкие губы все время были плотно сжаты, в противоположность Эмме, которая всегда держала их раскрытыми. Ее рот походил на цветок, а тонкие усики на верхней губе – на пыльцу, просыпавшуюся на лепесток.
Джек старался удержать под контролем правую руку, особенно указательный палец. Миссис Макквот исчезла столь же неожиданно, как и появилась, – а может, Джек просто закрыл глаза, силясь не дать руке коснуться этой черной шерстки, и поэтому не заметил, как удалился Серый Призрак.
– Джек, сосредоточься, – выдохнула Эмма. Ее дыхание было столь же ярким и теплым, сколь дыхание Серого Призрака – холодным. – Скажи мне свою фамилию, я уверена, ты на это вполне способен.
– Джек Бернс, – через силу прошептал мальчишка.
Что же застало ее врасплох, звук его имени или его палец? Наверное, и то и другое. Он совсем не хотел, но так получилось само – он произнес свою фамилию и провел указательным пальцем по ее верхней губе в один и тот же миг. Усики оказались такими невозможно мягкими, что он прошептал:
– А тебя как зовут?
Эмма схватила Джека за палец и резко отогнула его назад, он упал на колени, вскрикнув от боли. Из-под земли немедленно возник Серый Призрак.
– Эмма, я сказала «под твоим благотворным влиянием», слово «пытка» я не произносила, – грозно изрекла миссис Макквот.
– Эмма, а как фамилия? – спросил Джек у девочки, пытавшейся сломать ему палец.
– Эмма Оустлер, – сказала она и отогнула Джеков палец еще раз и только потом отпустила. – Забудешь – пожалеешь.
Как же, забудешь ее. И сама Эмма, и ее имя оставили на жизни Джека неизгладимый след. Даже боль, что она ему причинила, показалась мальчику естественной, правильной – словно бы Джеку на роду было написано служить ей, а ей – вести его. Может быть, миссис Макквот увидела все это в искаженном болью лице Джека. Он только потом сообразил, что Серый Призрак работал в школе в то самое время, когда его папа переспал с девушкой из одиннадцатого класса и обрюхатил другую из тринадцатого. Как еще объяснить ее следующий вопрос:
– Уж не Уильяма ли Бернса ты сын?
Сию же секунду угасший было интерес Эммы Оустлер к ресницам Джека разгорелся с новой силой.
– Так это ты сын той татуировщицы! – воскликнула Эмма.
– Верно, – ответил Джек. Боже, подумал он, а я еще боялся, что меня тут никто не знает!
За прибытием приготовишек наблюдала и другая учительница, Джек узнал ее четко поставленный голос сразу, словно слышал его раньше во сне. Звали ее мисс Каролина Вурц, именно она излечила маму от шотландского акцента. Ей не просто не было равных в искусстве ставить правильное произношение и технику речи – тон ее голоса ни с чьим нельзя было перепутать, даже во сне. На родине, в Эдмонтоне, мисс Вурц, несомненно, считалась первой красавицей; в более многонациональном Торонто ее хрупкая миловидность куда-то улетучилась, возможно, она пережила какое-то глубокое разочарование в жизни, безответную любовь, например, или скоротечный роман.
– Передай от меня привет маме, Джек, – сказала мисс Вурц.
– Спасибо большое, конечно передам, – ответил мальчик.
– У татуировщицы свой лимузин? – удивилась Эмма.
– Это машина и шофер миссис Уикстид, Эмма, – назидательно сказала мисс Вурц.
Серого Призрака уже и след простыл. Джек ощутил, как Эмма положила ему руку на плечо и ведет его куда-то, а еще заметил, что трется ей о бедро подбородком. Она наклонилась и шепнула ему на ухо, так, чтобы не слышала мисс Вурц:
– Наверное, вы довольны такой заботой, ты и твоя мама, а, конфетка моя?
Джек подумал, это она о «линкольне» и Пиви, дело же заключалось в том, что весть о том, как миссис Уикстид помогает татуировщице и ее внебрачному сыну, пересекла порог школы Св. Хильды куда раньше Джека. Эмма Оустлер имела в виду сразу все, что делала для них миссис Уикстид, и продолжила:
– Да, Джек, тебе можно позавидовать. Не каждому выпадает возможность жить на всем готовом.
Джек не понял, о чем она, но ответил:
– Спасибо.
И потянулся взять Эмму за руку. Он был очень рад, что в первый же день в школе нашел себе друга.
Разведенная дочь миссис Уикстид тоже говорила, что они с мамой «живут на всем готовом»; Джек подумал, наверное, мама Эммы тоже разведенная. Наверное, решил он, разведенные женщины вообще вызывают у миссис Уикстид сочувствие.
– Твоя мама разведена? – спросил Джек Эмму Оустлер. И попал в самую точку.
За несколько лет до этого мама Эммы прошла через очень болезненный развод, и был в этой истории один исключительно гадкий нюанс, из-за чего мама Эммы навсегда стала воспринимать себя как «миссис Оустлер». Рана же, нанесенная Эмме, жгла ее как пламя до сих пор.
Поэтому она с силой сжала Джеку руку, и он опять истолковал ее неправильно – решил, это знак доверия и близости, понимания без слов. Ему, конечно, было больно, но он понимал, что Эмма этого не хотела, просто у нее сильная рука, как у того администратора из отеля «Бристоль» в Осло.
– Ты родом из Норвегии? – спросил Джек, но Эмма пребывала в остром расстройстве чувств и не расслышала. Она тяжело дышала, ее недавно обретенная грудь поднималась и опускалась, то ли оттого, что она хотела как можно сильнее сжать Джеку руку, то ли потому, что пыталась сдержать чувство отвращения к чудовищу, в какое обратилась после развода ее мужененавистница мать. По щеке у Эммы стекла слеза (Джек принял ее за капельку пота) и застряла у нее в усиках, словно росинка на мху. Все страхи Джека перед школой для девочек совершенно рассеялись. Какая это отличная идея, что девочки из шестого класса встречают приготовишек в первый день учебы!