Рассказав свой анекдот, Бартоломеу рассмеялся. После этого он положил руку на голову и воскликнул:
— Ай! Ай! Ах, чертов китайчонок!
Мэр, возмущенный, ответил и повторил свою известную фразу:
— Учитель, скажите этому человеку с куриными мозгами, что зависть разъедает душу. Вспомните, Бартоломеу, что есть два типа избирателей: те, которые меня не знают…
Но тут Краснобай перебил его и сам закончил фразу:
— И те, которые вас знают и выпрыгивают с парашютом. — Он снова расхохотался.
Так они шли и шутили, хотя были ранены и до некоторой степени даже искалечены, С того момента как homo sapiens ступил на эту землю, боль всегда блокировала рациональность. Но эти двое бродяг пытались веселиться, чтобы разблокировать ее; они помещали в одно и то же меню боль и хорошее настроение. У них было много ошибок, и они жили на задворках общества, но они делали из жизни самый лучший спектакль. Они смеялись над своими глупыми остротами и высмеивали собственные безумия.
Когда мы увидели вдалеке троих умирающих, которые шли нам навстречу, и поняли, что это были Учитель, Бартоломеу и Барнабе, опирающиеся друг на друга, мы не смогли сдержать восторга. Мы не могли поверить, что они остались в живых. Радость вернулась и освежила наши чувства. Но в то же время мы были поражены. Они истекали кровью, которая сочилась из разбитых губ и бровей. У них опухли глаза, лица были сплошь в гематомах, в особенности у Учителя и Мэра. Мы должны были срочно поместить их в самую ближайшую больницу. У них могли быть переломы и внутренние кровотечения.
Мэр, которым овладел синдром потребности выговориться, начал хвастаться, как только подошел к нам. Хотя он сильно устал, его язык остался нетронутым.
— Люди, я их так избил, что они намочили себе штаны. — И, демонстрируя смелость, он сразу же показал свой главный удар. Подняв правый кулак и не заметив, что Бартоломеу был возле него, он попал другу прямо в челюсть. Ослабевший в драке Бартоломеу не устоял и упал без чувств. Снова испугавшись, Мэр запричитал:
— Боже мой! Я убил Краснобая!
Нам пришлось отнести его в то место, где было посвежее. На самом деле мошенник притворился, что потерял сознание. Ему хотелось, чтобы его отнесли. Он был жив-здоров. У каждого героя есть своя подлая сторона!
Глава 20
Опасное сосуществование
Сосуществование с Учителем становилось крайне трудным. Мы не переставали ломать голову над вопросом, за что его хотели убить. Месть? Но что плохого он мог совершить? Сжигание архива? Но какие секреты мог утаивать этот удаленный от власти человек? Он разоблачал сумасбродства системы, но не нападал на людей. Может быть, его считали революционером, возмутителем общественного порядка? Но если Учителя считали таковым, почему же его не судили, вместо того чтобы устранять?
Наш мозг был занят неразрешимой задачей. У нас было бесконечное количество вопросов, остававшихся без ответов. Мы были странниками, бродившими там, где царили предположения, но не определенность. Мы не знали точной информации о человеке, за которым мы шли, а потому не могли понять, какие силы замышляли заговор против него. Я начал становиться параноиком, постепенно у меня появилась мания преследования. Я пристально разглядывал незнакомцев, даже приличных людей, и видел в них возможных переодетых убийц.
Бартоломеу и Барнабе начали замечать, что следовать за Продавцом Грез — это не всегда праздник. В тот день перед нами вырисовались три пути: быть восхваленными его блестящими идеями, быть осмеянными из-за той язвительности, с которой он развенчивал общество, и быть раненными или даже убитыми. Следовать за ним оказалось социологическим явлением, чарующим и опрометчивым. Переживая за нашу безопасность, Учитель еще раз признался, что было бы лучше разделиться. Мы отбросили эту возможность. Но до каких пор, до какой степени мы бы выстояли перед этим пламенем? Мы этого не знали.
Мы не были ни религиозными фанатами, ни сектой, ни даже тайным обществом. И еще меньше у нас было кровного союза. Мы были свободны в своем решении остаться с Учителем или уйти от него. Но наша дружба была овеяна поэтической любовью. Мы были друзьями, которые по меньшей мере научились шагать среди своего психизма, обсуждать тайны существования и восстанавливать невроз власти. Мы были мечтателями, которые хотели продавать грезы свободных эмоций, хотя наш мозг в большинстве случаев чувствовал себя в заточении.
Разрушитель испытывал стыд за то, что не был с Бартоломеу и Барнабе в тот момент, когда они в нем больше всего нуждались. И это еще раз доказывало, что инстинкт самосохранения сильнее, чем феномен солидарности. Но они его ни в чем не упрекали, ибо научились испытывать боль без обратного ответа. Вот грезы, которые мне еще нужно было купить, урок, который давно нужно было выучить. Я многого ожидал, мало получил, много страдал.
Из них троих больше всего был изранен Учитель. Именно его должны были убить и именно на него больше всего нападали. У него была гематома под левым глазом. Его левая бровь и губа были рассечены.
Обеспокоенные кровотечением, заражением и возможными переломами, мы отвезли его в больницу, которая была наиболее доступной: замечательный госпиталь Меллона Линкольна. Хотя это и был особенный госпиталь, самый большой в городе, помпезный и лучше всех оборудованный, одно его крыло предназначалось для несостоятельных людей. Мы были нуждающимися.
«Во время каждого заката вы должны нести свое собственное успокоение, а во время каждого восхода — свою собственную обеспокоенность», Это был приказ человека, за которым я следовал.
Имя, которое носил госпиталь, было мне неприятно, поскольку это было имя отца одного из самых главных лидеров государства, человека, с которым я никогда лично не был знаком, но власть и влияние которого критиковал в аудитории. Это был богатейший предприниматель, и его корни простирались до моего университета. Однако его власть осталась в прошлом. Отец-Меллон Линкольн уже умер, как, впрочем, и сын-Меллон Линкольн тоже. Они ушли из жизни, а имена остались.
При входе в великолепный госпиталь Учитель натолкнулся на двух человек, облаченных в безупречные костюмы-тройки. Это был президент учреждения и финансовый директор. Увидев израненного нищего, президент, не в силах скрыть отвращения, поморщился. У него не возникло ни капли сострадания. Он начал отряхивать свой кожаный пиджак от Валентино. Заметив кровавое пятно, он вышел из себя и позвал дежурную, которая была возле него и которая всего лишь несколько дней назад приступила к работе в учреждении.
— Сожгите это, — строго приказал он ей.
Дежурная спросила:
— Но кто вы такой, сеньор?
— Как, вы разве не знаете меня? Я — президент, — сказал он со всей надменностью, на которую был способен.
В этот момент взгляды Учителя и президента встретились. Несколько секунд президент, казалось, находился под наркозом. Он, не моргая, уставился на человека, одетого в старый синий пиджак времен использования бриллиантина, на котором недоставало трех пуговиц, и белую рубашку, порванную у воротника и перепачканную кровью. Лицо Учителя выглядело фантасмагорическим, и не только из-за кровавых ран, которые покрывали его. Поколебавшись, президент сказал, обращаясь к нему:
— Похоже, я вас знаю.
— Как вы можете знать меня, если я сам себя не знаю? — спросил Учитель, не заботясь о вежливости.
Ответ оборванца был подобен холодному душу. Президент учреждения, сделав небольшую паузу, задумчиво произнес:
— Да, теперь я припоминаю… Я знал кое-кого очень важного… у него были некоторые ваши черты.
— Всякий человек важен.
Президент посмотрел на Учителя сверху вниз, увидел его раны и, вместо того чтобы посочувствовать, заметил:
— Он обладал таким же бесстрашием. — И, как бы отдавая долг перед памятью человека, которого он помнил, добавил: — Но, к счастью, он мертв.