— Уважаемые зрители, большая честь…
Услышав эти восхваления, некоторые закричали:
— Заканчивай свои кривляния!
Другие заорали:
— Мы тебе сейчас все кости переломаем! Убирайся, дурак!
Таким образом они разжигали свои животные инстинкты, чтобы испортить все, что мы задумали. Отчаявшись, я сразу перешел к тому, что должен был сделать, и вновь заговорил:
— Мне бы хотелось рассказать вам о том, как будет проходить спектакль.
Но никто не был даже чуточку заинтересован в том, чтобы услышать или увидеть какое-нибудь театральное представление.
— Глупый умник! Подхалим!
Расстроившись и понизив голос, я стал искать Учителя, чтобы увидеть, удастся ли мне вытянуть хоть немного его энергии. Но я ничего не увидел. Мое сердце билось так сильно, что пульсация была видна через ткань рубашки. Я хотел бы оказаться в любом другом уголке мира, только не здесь. Все мои обширные знания о насилии и преступности обернулись в пыль. Главные преступники страны находились за стальной решеткой, а я — за решеткой паники. Мы все были напуганы нашими призраками. Мы все были узниками, мы все хотели бежать.
Глава 31
Шокируя психопатов и убийц
Сильно обеспокоенный таким началом, Фернанду Латару, как директор учреждения, попытался навести порядок. Он поднялся на сцену и попросил вести себя как подобает. Вместо того чтобы подчиниться ему, заключенные поднялись и стали стучать ногами по полу. Казалось, помещение вот-вот провалится. Я не знал, убегать или оставаться. Гам стоял невыносимый. Когда полицейские уже собирались накинуться на уголовников, появился призрак, который нанес удар в десять тысяч вольт по всем присутствующим. Это был Бартоломеу.
Бартоломеу возник настолько неожиданно и закричал так громко, что у меня едва не начался сердечный приступ. Директор тоже испугался. Публика, застигнутая врасплох, несколько секунд пыталась понять, что это был за ураган.
На Краснобае был парик с волосами, заколотыми вверх и в стороны, как будто бы взятый из фильма ужаса. Это был парик Моники. Он надел темно-синий костюм, состоящий из юбки и пиджака, и туфли на высоком каблуке. Вещи, которые он использовал, были из времен употребления бриллиантина, взятые взаймы у профессора Журемы. Он был настолько уродливым, вернее, настолько уродливой, что не пробуждал внимания у самых невменяемых мужчин тюрьмы. Тут же на сцену вышел Мэр в парике блондина и, издавая примитивные звуки, стал метаться по сцене вместе с Краснобаем. По сути это была терапия крика на сцене.
Увидев performance[13] двух бродяг, я потерял дар речи. Что это они делают? Разумеется, они раздували огонь начавшихся беспорядков. Бартоломеу походил на львицу, разрывающую добычу. Создавалось впечатление, что он не знал, где находится, и не имел представления об опасностях, которым подвергался. Я даже представил себе, как хищники из зала разрывают его живьем.
El Diablo и Щебень, заметив, что их товарищи отвлеклись, уставившись на двух сумасшедших, начали задыхаться от негодования. Они окинули взглядом охранников, и в тот момент, когда уже собирались отдать приказ поднимать мятеж, Бартоломеу и Мэр подошли к ним. Они сняли с себя парики, бросили их с яростью на пол и скрестили пальцы. Я понял, что они скрестили пальцы, потому что чувствовали, что умрут.
El Diablo и Щебень остолбенели. Они сразу же успокоились. В париках наши друзья были ужасными, без париков — - страшными. Уголовники подняли правые руки, раскрыли и сжали кулаки три раза. Они предпочли подождать несколько минут, прежде чем начнется кровавая баня.
Тут же кто-то приглушил свет на сцене. Заметив, что зал чуть поутих, Бартоломеу и Мэр, вместо того чтобы тоже успокоиться и отправиться за кулисы, снова надели парики и начали подражать различным животным — от медведей до динозавров. Нельзя сказать, чтобы у них это получалось. Они походили на двух сумасшедших в момент самых страшных приступов.
Фернанду Латару снова сел на свое место. Он был в таком же недоумении, как и заключенные. Он подумал, что, вероятно, пьеса уже началась. Но все это было импровизацией. Некоторые заключенные стали смеяться над «сумасшедшими». Внезапно «сумасшедшие» остановились. Наступила полная тишина. Затем заиграла музыка, от которой волосы встали дыбом, как в фильмах Альфреда Хичкока.
Краснобай медленно пошел к центру сцены, пристально посмотрел на притихших зрителей, словно пожирая их глазами, и издал страшный звук, как будто бы у него разорвалось сердце, как будто бы это было его последним вздохом. После этого он камнем упал на сцену. Он ударился головой об пол и замер. Психопаты, отцеубийцы, грабители, террористы, насильники в изумлении смотрели друг на друга и спрашивали, что это означает.
А тем временем Мэр, который потихоньку ушел за кулисы, вновь появился на сцене, уже с гробом на плечах. Этот реквизит он втайне от меня попросил у одного из надзирателей. Его внешний вид наводил ужас. С трудом уложив Бартоломеу в гроб, Мэр медленно поднял голову и с застывшим взглядом, словно он был главным героем фильма ужасов, разразился потусторонним смехом, сказав при этом:
— Я — смерть. — И, обращаясь к зрителям, закричал: — Я съем ваш мозг, растопчу ваши мысли! — От его смеха по телу побежали мурашки. — Я — смерть! Ха-ха-ха! Я зверски убиваю могущественных, уничтожаю психопатов! Ха-ха-ха!
В это мгновение кто-то вновь приглушил освещение сцены, создавая еще большую напряженность эпизода. Мэр вытащил из-под рубашки нож, склонился над гробом, заколол ножом Краснобая и стал делать вид, будто бы он разделывает его череп. Я в самом деле испугался. Невероятно, но все это казалось таким реальным… Несколько мгновений спустя, измазавшись «кровью», он что-то вырвал из нашего друга. Я находился примерно в четырех метрах и чуть не упал в обморок, когда увидел, что это было.
— Я выта-а-а-щил его мо-о-о-о-озг! — закричал Мэр, словно ему достался трофей. Это действительно походило на мозг. И, как бы ужасно это ни выглядело, он начал есть его, измазываясь в крови.
— Люблю мозг убийц, — произнес Мэр, имитируя радостные завывания и вызывая страх.
Я был настолько поражен этими словами, что не верил происходящему на сцене. Это казалось сверхдействительным. Пока он говорил, из-за кулис доносились какие-то звуки, что делало и без того напряженную обстановку более реальной.
Я украдкой посмотрел в зал и был впечатлен. Мы были в мгновении от того, чтобы нас линчевали, а в следующее мгновение мы могли оказаться беспомощными, как дети. Некоторые заключенные положили руки на голову, пытаясь защитить черепную коробку. Впервые уголовники чувствовали себя маленькими жертвами страха. Но у меня было опасение, что, если их что-нибудь смутит, обстановка напряженности будет нарушена и начнется бунт.
Мэр играл роль психопата из психопатов. Он давил на психику осужденных, не спрашивая позволения. Он вошел в их мир. El Diablo остолбенел от ужаса, он не отводил взгляда от старого гроба. Задумавшись, этот преступник, видимо, вообразил, как однажды он, незащищенный, предстанет перед каким-нибудь призраком, который для устрашения общества использовал собственную смерть. Как и подавляющее большинство насильников, он всеми силами избегал думать о смерти. Но сейчас ему приходилось думать, что все, что он любил, все то, за что боролся, все, к чему стремился, разрушится в маленькой гробнице. И ничто не вернется. Ничто.
Учитель видел на сцене маленькую революцию безымянных. Мэр поднялся и, стоя рядом с гробом, заорал:
— Молча-а-а-ать! — Но публика и так уже была в напряжении. — Я сейчас буду говорить с вами о самой конспиративной теории, которая только существует. Теория, которая бы поразила Эйнштейна, разрушила бы эту тюрьму и заставила бы дрожать агента 007!
«Теория? О чем это он? Многие заключенные даже не знают, что означает слово “теория”. Они провели в школе максимум несколько лет, вряд ли прочли хоть одну книгу и умели выполнять самые простые арифметические действия. Как они поймут, что такое теория?» — думал я.