Я дала ему сухое белье, он переоделся. Под рубашкой у него оказался пояс, а на нем — револьвер. Еще один револьвер был в рукаве. Я испугалась, но он успокоил меня: оружие, говорит, у них только для самообороны, мне бояться нечего. Еще сказал, что они здесь выполняют какое-то задание.
Хорошо, что мы живем на первом этаже. Часто мы уже издали видели парней, подходивших к дому. Муж тогда спешил открыть парадную дверь, чтобы они не звонили. В доме о них, кроме семьи Зеленки, никто не знал.
Однажды к нам зашел сам пан Зеленка и спросил, нет ли у нас велосипеда, а если есть, то не могли бы мы ему деть его на время. У нас велосипеда не было, и он взял велосипед у Моравцевых. Но это произошло уже после, когда ребята от нас переселились. Пан Зеленка объяснил, что они не должны долго жить на одном месте: нельзя обращать на себя внимание. Ребята жили у нас с конца февраля до 11 марта 1942 г. Под какими именами? Тот, что поменьше, называл себя Зденек Выскочил — потом мы узнали, что это был Габчик, а который повыше ростом — Ота Навратил, а на самом деле его звали Кубиш.
После того, как Вальчику пришлось бежать из Пардубице, он тоже пришел к нам, и мы предложили ему пожить у нас, но Зеленка сказал, что ему лучше пойти к Моравцовым. А Кубиш с Габчиком опять очутились в какой-то другой семье. Я дала Вальчику почитать «Последний суд» Баара, но куда эта книга девалась, до сих пор не знаю. Он купил щенка, назвал его Балбесом. Кубиш и Габчик встречались у нас с паном Зеленкой, а иногда и с Вальчиком. О чем они говорили, что обсуждали — мы не знали.
РАССКАЗ СВЯЗНОЙ
Я была лишь маленьким звеном в большой цепи — связной в группе Индры. Я ни о чем не имела права спрашивать и только передавала сообщения. Ездила в разные города, например в Пршеров или в Валашске-Мезиржиче, откуда я и доставляла различные сведения.
Как-то в декабре 1941 года мой знакомый Билек попросил меня подыскать подпольную квартиру для одного человека. Билек назвал его Леоном. Мол, по его следу идет гестапо… Я согласилась: помочь ему считала своим долгом. Леон пришел под самый Новый год. Небольшого роста, худой, светловолосый. Он сказал, что уже в течение многих месяцев успешно скрывается от нацистов. Глядя на него, трудно было поверить, что он подпольщик. Вид у него был самый обыкновенный: немецкая зеленая шляпа с небольшими полями и со шнуром. Позже я заметила, что у Леона на одной руке не было пальца. Поэтому даже в теплую погоду он носил перчатку, и там, где недоставало пальца, перчатка была чем-то набита. Через несколько дней я отвела его в район Смихова на улицу Надражну к одному мужчине. Там была надежная квартира. Хозяину я представила Леона как своего брата Иржи Враного. Я виделась с ним несколько раз весной 1942 года, приносила деньги и продукты. Последний раз в марте. Он тогда сказал:
— Они отпустили майора Г. Я думаю, это для того, чтобы поймать меня… Проверим на встрече.
— Если ты ему не веришь, не ходи на эту встречу…
Он покачал головой. Я поняла, что мне его не переубедить.
— Мне надо это проверить.
Это было последнее, что я слышала от него. Говорил Леон кратко и четко. Он умел распознавать людей, знал, кому можно доверять, а кто может предать. Ему были неведомы страх и нерешительность, Он всегда во всем хотел убедиться сам, невзирая на опасность. Вот все, что я могу сказать вам о Моравеке. Вскоре его выследили гестаповцы и он застрелился.
Об Индре тоже не много могу сказать. Я ездила по его поручениям в разные места в Моравию. По просьбе Индры установила связь с учителем Зеленкой, он отвечал за нелегальные квартиры для парашютистов. Фамилии его я, конечно, не знала. Обращалась к нему только по имени. Самих парашютистов ни разу не встречала и, честно говоря, ничего о них и не знала.
Познакомилась я с Зеленкой — он представился как пан Ганский — в районе Жижкова весной 1942 года. Это было в том месте, которое называется «На ограде». Там тогда была конечная остановка трамвая номер десять. Гайский передал мне сверточек с письменными сообщениями для Индры. Потом последовали другие встречи с Гайским. Они стали регулярными: каждые вторник и пятницу на границе районов Жижкова и Карлина. Всегда поздно вечером. Если мы по какой-то причине не могли встретиться, то делали пометки на столбах.
С Индрой я встречалась по вечерам у Еврейского кладбища на Жижкове. Он всегда насвистывал мелодию «Приди, милая, приди», по этой мелодии я уже знала, что идет он… Однажды была я и на встрече Моравека с Индрой. Эти встречи поздними вечерами всегда нагоняли на меня страх.
7 апреля 1943 г. — год спустя после «гейдрихиады» — меня арестовали и допрашивали по поводу Моравека и Индры. Я ни в чем не призналась. Допросы были жестоки, я не люблю о них вспоминать. До конца войны меня держали в концлагере. В суд мое дело не попало. Вот и все, что я могу вам рассказать о своей деятельности в качестве связной. Зовут меня Лида.
ВТОРОЙ МОНОЛОГ СВИДЕТЕЛЯ ИЗ ПАРДУБИЦЕ
Наш дом превратился в штаб-квартиру группы Бартоша. Почти каждый день здесь обрабатывались сообщения, которые с помощью рации «Либуша» передавал Ирка— Иржи Потучек. Здесь же ежедневно расшифровывались полученные радиограммы. Бартош давал мне самые разные поручения: я достал план завода по производству взрывчатки в Семтине — в этом мне помогал коммунист Чигарж; как-то в конце февраля или в начале марта 1942 года Фреда послал меня в Оломоуц-Лутин, где находился химический завод, чтобы выяснить, чем наполнены вывозившиеся оттуда ящики, которые, как говорили, могли быть вскрыты исключительно «по приказу самого фюрера». Задание я выполнил.
Чтобы на работе ничего не заподозрили, стал притворяться больным. Знакомый пардубицкий врач, посвященный в наши дела, дал мне медицинскую справку для представления на фирму, и теперь я имел возможность иногда оставаться дома и выполнять поручения Фреды.
Однажды Фреда дал мне какие-то бумаги для Потучека, я вез их в тюбике от резинового клея для велосипедных шин. До этого, как я уже рассказывал, Потучек сам по утрам привозил шифровки, принятые им по радио из Лондона. Конверты с шифровками принимал у него Бартош. Мы боялись, как бы посмуглевший Потучек не сделался слишком заметным в Пардубице: работая по ночам, целый день мог потом проводить на улице, вот и загорел. Мы тогда решили сами ездить за его радиограммами. Встречались с ним где-нибудь по пути и обменивались текстами, вручая ему те, что предстояло передавать.
Когда это нужно было делать мне, я говорил на службе, что заболел, а сам садился на велосипед и ехал на встречу. На шоссе Слатиняны — Насаврки я останавливался и делал вид, будто что-то чиню.
Потом со стороны Насаврок подъезжал Ирка. Я его останавливал, просил у него насос, а, возвращая, заодно передавал и тюбик с сообщениями для Лондона. Точно так же отдавала Ирке тексты и моя жена Ганка, кажется, где-то на шоссе между Семтином и Богданечем.
Однажды к нам приехал из Праги Индра, хотел о чем-то договориться с Фредой. Тогда же Индра условился с Ганкой, что теперь она будет получать сведения через пражскую связную по имени Лида. Лиду я так никогда и не видел.
Парашютисты, с которыми я встречался, — ребята из группы Бартоша, а позднее и другие, например Опалка и Дворжак, — были убеждены, что война скоро закончится. Все они твердо верили, что наступление западных союзников начнется в 1942 году. Так им, вероятно, говорили в Лондоне перед вылетом. Ясно, что парашютисты не могут скрываться в течение долгого времени. Поэтому, улетая на родину, они были уверены, что уж несколько-то недель они продержатся и нацисты их не схватят, а там скоро и войне конец. Когда об этом я в первый раз разговаривал с Бартошем, он мне прямо сказал: