— Нет, коллег я люблю, — сказал Мейер. — Честно говоря, Стив, если бы мне дали возможность выбирать, с кем работать, я выбрал бы вас, братцы — порядочных, достойных парней. Честно. — Мейер кивнул сам себе, входя в раж. — Я даже думаю, хорошо бы отлить медали и выдать их вам, братцы. Господи, до чего мне повезло с работой. Готов вкалывать здесь за бесплатно! Мне эта работа столько дает, что от зарплаты можно отказаться. А все благодаря вам, ребята. Без вас нипочем бы не узнал, что в жизни представляет настоящую ценность.
— Прямо настоящий оратор, — заметил Хейвз.
— Ему бы надо «знакомство» проводить, представлять наших уголовничков. Все было бы веселее. А, Мейер? Ведь эта работа для тебя в самый раз.
— Если хочешь знать, Стив, мне ее предлагали, — серьезно сказал Мейер. — Но я наотрез отказался: мое место в восемьдесят седьмом, тут собрался весь цвет городской полиции. Мне даже предлагали должность шефа всех детективов, даже пост комиссара, но я все равно сказал — нет, я предан своему участку.
— Придется ему выдать за это медаль, — пошутил Хейвз, и тут зазвонил телефон.
Трубку снял Мейер.
— Восемьдесят седьмой участок, детектив Мейер. Что? Минутку. — Он вытащил блокнот и начал писать. — Записал. Да. Да. Хорошо. — Он повесил трубку. Карелла уже подошел к его столу. — Цветная молодка, — сказал Мейер.
— Ну?
— В меблированных комнатах на Одиннадцатой Южной.
— Ну?
— Отпрыгалась. ,
Под утро, когда еще не рассвело, город не похож на себя.
Вообще город — он как женщина, в любое время суток. Женщина эта пробуждается, позевывая и улыбаясь, потягивается, пробует наступивший день наощупь, а на губах ее пока что никакой помады, волосы спутаны, она еще теплая после сна, тело ее манит, и есть в ней что-то непорочно девическое, когда утреннее солнце, подкрасившее небо на востоке, греет ее своими лучами.
Женщина эта одевается в обшарпанных и невесть чем пропахших меблированных комнатах, в трущобных кварталах, одевается она и в фешенебельных особняках на Холл-авеню, и в бесчисленных тесноватых квартирах жилых домов в Изоле, Риверхеде и Камз Пойнте, в благопристойных частных домах, обрамляющих улицы Бестауна и Маджесты, одевается — и выходит на люди уже совсем другой, прибранной и деловитой, привлекательной, но не сексуальной, знающей свое дело, напудренной и наманикюренной, но на всякое баловство у нее времени нет — впереди долгий рабочий день.
В пять часов — новая метаморфоза. Город, то есть наша женщина, не переодевается, остается в той же юбке или костюме, в тех же лодочках на высоком каблуке или в удобных для ходьбы по асфальту туфлях на плоской подошве, но что-то прорывается сквозь эту неприступную броню, возникает какая-то другая тональность, какое-то иное настроение, ощущается некое подводное течение. И в барах, коктейль-салонах, в беседках или на террасах, опоясывающих небоскребы, сбрасывает. с себя тяжелую истому дня уже другая, женщина, она маняще улыбается, а на ее лице, в глазах читается легкая усталость и глубокое знание всех тайн бытия: она поднимает бокал, приятно посмеивается, а на линии горизонта уже ждет своего часа вечер, небо омыто багровым закатом, знаменующим конец дня. -
Вечером наша женщина превращается в самку.
Женственности больше нет, есть самка. Куда-то подевались и броня неприступности, и отработанная деловитость; вместо них — легкая бесшабашность, легкое распутство; она лихо кладет ногу на ногу, позволяет сцеловать с ее рта губную помаду, становится податливой для мужских рук, мяг- чает, зазывает и упрощается до немыслимой степени. Ночь — это время самки, а что такое город? Это ведь женщина.
А когда на подходе новый день, она крепко спит, сама на себя не похожая.
Утром она снова проснется, снова всколыхнет легким зевком недвижный воздух, раскинет руки, некрашенные губы растянутся в сладостной улыбке. Волосы спутаны, но мы все равно ее узнаем, ибо видели такой уже не раз.
А пока город — наша женщина — спит. Спит безмолвно, бесшумно. Нет, конечно, какая-то ночная жизнь есть, там и сям Изредка открывается глаз — зажигается свет в окне, поморгает немного, и снова тишина. Женщина спит. Во сне она неузнаваема. Сон ее — это не смерть, мы слышим дыхание жизни под теплыми одеялами. Мы с ней близки и пылко ее любим, а сейчас она превратилась в незнакомку, свернулась под простыней в безучастный комочек, давайте прикоснемся к ее округлому бедру… Конечно, эта женщина жива, но кто она? Не знаем. .