Без десяти четыре пополудни Пайпер давал третье по счету объяснение случившегося Грегори Хопкину, директору Национальной галереи. Уильям Маккракен, купивший фальшивого Гейнсборо за пятнадцать тысяч фунтов и подлинного Рафаэля за восемьдесят пять, должен был присоединиться к ним через десять минут. Родерик Джонстон, главный хранитель отдела Возрождения, сидел слева от директора, очень надеясь, что разговор не зайдет о его роли в истории с определением подлинности и продажей рафаэлевского шедевра.
Хопкин практически не сомневался, что его потчуют беззастенчивой ложью. Он не понимал, как Пайпер мог не знать о том, что делал Декурси. Он не понимал, как инструкции по созданию фальшивок могли поступать в Норфолк без участия обоих компаньонов. Будь этот мир совершенным, он вышвырнул бы Уильяма Аларика Пайпера из своего кабинета и бросил на растерзание волкам. Однако, как грустно напомнил себе Грегори Хопкин, слушая брань, которой с видом оскорбленной невинности осыпал Декурси его компаньон, наш мир отнюдь не совершенен. Как и в любом подобном сообществе, в лондонских кругах профессионалов от искусства больше всего на свете боялись скандала. Торговцы картинами и владельцы художественных галерей гораздо лучше своих клиентов знали о том, сколь тонка грань, отделяющая фальшивого Ван Дейка от настоящего или подлинного Тициана от талантливой копии Орландо Блейна. Вся их предпринимательская деятельность строилась на доверии. Покупателям внушали уважение элегантные кабинеты, прекрасные костюмы, вежливые голоса продавцов из высших классов английского общества. Их всеми возможными способами убеждали в том, что в мире искусства властвуют высочайшие нравственные нормы и обману здесь попросту нет места.
Если разразится скандал, весь лондонский рынок искусства будет повергнут в хаос. Клиенты отправятся в другие города — Париж или Рим. Американцы, которые оживили рынок, подняв цены на Олд-Бонд-стрит до немыслимых высот, тоже отправятся куда-нибудь еще. Никто больше не поверит на слово лондонским торговцам и искусствоведам. На них надолго ляжет каинова печать. Если они и восстановят свою репутацию, это произойдет лишь спустя много лет. Хопкин вынужден был признаться себе, что проблемы с первыми двумя американцами Пайпер решил довольно ловко. Но третий заплатил ему больше всех. Восемьдесят пять тысяч фунтов за Рафаэля — на данный момент это был мировой рекорд. Да еще пятнадцать тысяч за Орландо Блейна, замаскированного под Гейнсборо. Так что Уильяма Маккракена следовало умиротворить любой ценой.
Первый обмен мнениями нельзя было назвать многообещающим.
— Что будем делать с этими паршивыми подделками? — спросил Маккракен, теперь уже не просто богатый заграничный посетитель Национальной галереи, а настоящий железнодорожный магнат, безжалостный миллионер. Развернув картины, он поставил их на стул рядом с собой.
Пайпер снова воспроизвел свой отработанный монолог о том, как гнилое яблоко было удалено из кадушки, нарыв вскрыт, авгиевы конюшни очищены и как вследствие этого перед «Галереей Солсбери» засияло новое будущее.
— Утром я встречался с юристами, — сообщил Маккракен. — Эта штука, — он указал на Гейнсборо, скромно дожидающегося на стуле своей участи, — фальшивка.
— Позвольте мне уверить вас, мистер Маккракен, — директор Национальной галереи решил, что миллионер может лучше отнестись к словам человека с чистыми руками, — что, если вы пожелаете аннулировать сделку, мистер Пайпер немедленно вернет все ваши деньги.
— У меня готов чек, мистер Маккракен. Выписанный на ваше имя. — Пайпер выудил из кармана чек на пятнадцать тысяч фунтов и положил его на стол.
— Подумаешь, мелочь, — огрызнулся Уильям Маккракен. — Вы содрали с меня восемьдесят пять тысяч фунтов за другую подделку, которую состряпал по вашему заказу тот художник в Норфолке.
— Этот Рафаэль — не подделка, мистер Маккракен. Он настоящий, — сказал Уильям Аларик Пайпер.
— После того что мы услышали за последние несколько дней в суде, джентльмены, — голос Маккракена звучал презрительно, — ни одно жюри присяжных в мире невозможно будет убедить, что он настоящий.
— Я не стал бы утверждать это так категорически, — осторожно заметил Пайпер. — В любом случае я подготовил и другой чек — на восемьдесят пять тысяч фунтов. — Точно банкомет, сдающий карты, Пайпер положил второй чек рядом с первым.
— Это вполне разумное предложение, — сказал Грегори Хопкин. — Что касается подлинности вашего Рафаэля, мистер Маккракен, то я уверен, что ни один квалифицированный эксперт в ней не усомнится. Мистер Джонстон, который сидит слева от меня, считается самым лучшим знатоком ренессансной живописи в Британии, если не во всей Европе. Он считает эту картину подлинной. С ним согласны и все остальные специалисты из нашей галереи, включая меня. Мы все засвидетельствуем в суде, что этот Рафаэль — отнюдь не фальшивка. Вы должны будете найти свидетелей, которые придерживаются другого мнения. Это может оказаться нелегко.