В прошлом году Пауэрскорт побывал на выставке работ Ламберта. Председатель Королевской академии специализировался на огромных полотнах, в основу которых были положены исторические, религиозные и мифологические сюжеты. Рассказывали, что он ездит в те страны, где якобы произошли изображаемые им события, дабы проникнуться местным колоритом. Пауэрскорту его творения показались ужасными, но, отправляясь к председателю с визитом, он был твердо намерен держать свое мнение при себе.
Кабинет Ламберта находился на втором этаже Берлингтон-Хауса.[5] Его стены были скромно декорированы несколькими работами самого председателя. Сэр Фредерик Ламберт оказался настоящим великаном с огромными усами и багровым лицом. Пауэрскорт вспомнил слова Люси о том, что он долго и упорно старался снискать благоволение сильных мира сего и даже преподносил свои работы в дар принцу Уэльскому с супругой. Однако, мелькнуло у Пауэрскорта в голове, вряд ли эти высокие особы знают, кто такие Агамемнон и Архимед, излюбленные персонажи Ламберта. На одном из его полотен Архимед был изображен сидящим в гигантской ванне — он изобретал орудия, с помощью которых можно было бы отбить атаку окруживших Сиракузы военных кораблей. Теперь эта несуразная картина украшала парадную лестницу Мальборо-Хауса, лондонского обиталища царственной четы.
— Очень любезно с вашей стороны, что вы согласились принять меня так скоро, сэр Фредерик, — сказал Пауэрскорт, чувствуя легкое головокружение — виной тому была висящая на противоположной стене батальная сцена с участием героев гомеровской «Илиады».
— Выпейте-ка лучше шампанского, Пауэрскорт, — гостеприимно приветствовал его хозяин. — Слава Богу, пока его еще можно достать по приемлемой цене.
Пауэрскорт поинтересовался, неужели их будущее в этом отношении действительно находится под угрозой. Сэр Фредерик рассмеялся.
— По этому поводу я могу рассказать вам замечательную историю. Мне поведал ее французский посол — вчера мы с ним вместе ужинали у леди Гроувенор. Вы знакомы с Гроувенорами, Пауэрскорт?
Пауэрскорт с облегчением сообщил председателю, что, подобно большинству представителей лондонского высшего общества, Гроувеноры приходятся дальней родней его жене.
— Это все американцы, — продолжал Ламберт, прихлебывая из своего бокала. — Американские миллионеры, которые владеют всеми банками, железными дорогами и пароходными компаниями. Один из них, малый по фамилии Граубман, приехал в Париж и начал скупать скульптуры, картины и гобелены, чтобы увезти их с собой в Уэстчестер, или где он там живет. Говорят, он даже обратился к французскому правительству с предложением уступить ему Лувр. Ну так вот, как-то на приеме один торговец-француз угостил его отличным шампанским. Граубман спросил, где его производят. Торговец достает карту и показывает. «Ага, — говорит Граубман, — местечко-то совсем крохотное. Его можно было бы запихать целиком в самый дальний уголок Нью-Гемпшира!» Американский посол сказал, что Граубману принадлежит довольно-таки порядочный кусок этого самого Нью-Гемпшира. Так он решил отхватить еще кусок — на шампанском. Купить земли, где его делают, и взвинтить цены. По словам посла, он вынул записную книжку и принялся что-то подсчитывать. Спросил у торговца, сколько бутылок шампанского продают ежегодно. Потом — сколько за него выручают. «Послушайте, — говорит он торговцу. — В моей стране цены диктует собственник. Если ты владеешь всей сталью, можешь брать за нее столько, сколько тебе вздумается. Почему бы не провернуть то же самое и с вашим шампанским? Я уверен, что после того, как мы скупим все виноградники, его производство будет обходиться нам дешевле, чем сейчас. Зачем, например, в нем столько пузырьков? По моим расчетам, — тут он уже строчил как сумасшедший, — это будет приносить нам по нескольку миллионов в год, а то и больше».