— Нет, — мрачно сказал он. — Я не хочу быть просто вашим другом. Aut Cesar, aut nihil! Или все, или ничего! — тотчас перевел он латинскую поговорку.
Опять у него в голове возникла все та же страшная картина самоубийства. Уже не зная, что делать дальше, я в отчаянье, не зная, чем его унять, предложила:
— А если я вам разрешу поцеловать… свою грудь, вы немного утешитесь?
— Правда, разрешите?! — тотчас вскочил он с места. — Не обманете?
— Правда, — сказала я, — но только один раз!
Не знаю, куда бы привел нас этот один единственный, но мучительно долгий для меня поцелуй, но в самый неподходящий момент в дверь громко постучали. Мы отпрянули друг от друга. Я быстро повернулась спиной к входу и начала оправлять платье.
— Государь с обходом! — свистящим шепотом сообщила Маланья Никитична.
— Где он? — спросила, не оборачиваясь, я.
— Скоро будет здесь, поспешайте! — ответила она.
У меня в голове сразу мелькнуло несколько тревожных мыслей, но главная была о том, что если Павел застанет меня в роскошном платье, пропадет вся маскировка и мне нужно срочно переодеться в сарафан.
— Помоги, — приказала я Мише, подставляя ему спину. — Быстро расстегни пуговицы!
Он торопливо начал меня раздевать.
— Теперь сарафан! — прикрикнула я на старуху, срывая с себя платье.
Она поняла, бросилась к сундуку, вынула сарафан и подала его так, что осталось только надеть.
— А ты чего стоишь столбом? — набросилась Маланья Никитична на Воронцова. — Баб голых не видел? Бежи на пост!
Остолбенелый Миша деревянной походкой вышел из комнаты, а мы обе без сил упали в свои кресла.
— Ну я и напугалась! — отдуваясь, сказала старуха. — Выглянула в колидор, а Курносый, то есть Его Величество, входит в соседнюю апараменту! Ну, думаю, все, застукает тебя с амаретом — все в Сибирь пойдем! Да чтоб я еще тебя одну с парнем оставила! Хорошо хоть вы не в постелях лежали!
— Тише ты, — попросила я, — дай отдышаться. Так напугала, сердце чуть не выскочило! И чего это он все по дворцу бродит! Лучше бы страной правил!
— А бес его знает! — сердито сказала Маланья Никитична. — Слышишь? Пришел!
В соседней комнате наши охранники громко и отчетливо рапортовали государю, что служба протекает спокойно, и никаких происшествий не случилось. Самого императора я пока не слышала, но попыталась настроиться на его мысли. Однако вместе с ним пришло слишком много людей, в голове у меня зазвучало сразу десяток голосов, и понять, какой принадлежит царю, я сразу не смогла.
— Пожалуйте сюда, Ваше Величество, — кто-то громко сказал в караульной комнате, и наша дверь без стука распахнулась.
Уже знакомый мне щуплый человек невысокого роста вошел первым и остановился возле порога.
Мы с Маланьей Никитичной молча склонились перед ним в глубоком русском поклоне. Павел нас как бы ни заметил, прошел в середину комнаты и подозрительно огляделся.
— Что за мерзость, — подумал он, — нигде нет порядка. Я уже, кажется, видел эту девку. Надо узнать, что она делает во дворце.
— Ты кто? — неожиданно спросил он меня.
Вариантов ответа у меня не было и я, как и в первый раз ответила:
— Алевтинка, Ваше Величество!
Павел меня сразу вспомнил и насмешливо спросил:
— Теперь запомнила, что я не барин, а Российский император?!
— Запомнила, Ваше Величество, — ответила я.
— Ну, то-то же! — почти добродушно, сказал он. — Петр Алексеевич, ты брался узнать, кто она такая и что делает в Зимнем, узнал? — спросил он через плечо.
— Так точно, Ваше Величество, — раздался из соседней комнаты знакомый голос. — Все, что смог, узнал, но еще много неопределенности.
— Поди сюда, объясни, — нетерпеливо позвал государь Палена.
Граф прошел сквозь эскорт расступившихся придворных и подошел к Павлу.
— Что узнал и что еще за неопределенность? — требовательно спросил царь.
— Простите, государь, но этот вопрос требует строгой секретности, — склонившись к уху императора, тихо сказал вельможа.
Что за ерунда, опять, поди, меня пытаются морочить, — подумал Павел, а вслух, насмешливо, сказал Палену:
— Что это еще за секретная Алевтинка? — потом приказал свите. — Оставьте нас!
Все, кто успел просочиться в комнату, поспешно вышли.
— Ты тоже уходи, — приказал, Пален Маланье Никитичне, — а ты останься, — добавил он, заметив, что я собралась выйти вместе с ней.
Теперь мы остались втроем. Царь с вельможей стояли посередине комнаты. Я возле стены с опущенной головой. Сердце у меня сковал страх. Одного неосторожного слова графа было достаточно, чтобы маленький, недоверчивый человек отдал страшный приказ.
— Так что за секреты у Алевтинки? — повторил вопрос император.
— Государь, есть подозрение, что эта девушка — племянница Дантона! — по-французски ответил Пален.
— Кого?! — чуть не подскочил на месте император. — Какого еще Дантона?!
— Того самого мерзавца-якобинца! — значительно сказал военный губернатор.
Павел Петрович был так поражен необычной новостью, что ничего не говорил, а только буравил меня взглядом.
— Да как же такое могло случиться? Откуда она у нас в России?
— Это я и пытаюсь выяснить, Ваше Величество, дело давнее и темное, много неясности.
— Да, но как она могла сюда к нам попасть?!
— Сестра Дантона, Ваше Величество, в молодости приезжала в Санкт-Петербург, родила здесь девочку и оставила в русской семье на воспитание. Видно, грех молодости. Его она решила скрыть в самой монархической стране от своего кровожадного негодяя-брата!
— Правда, твоя, Петр Алексеевич, Дантон последний негодяй. Хуже его были разве что Марат и Робеспьер. И что же делает у нас, да еще и в Зимнем, это якобитское семя?
— Она не знает своего происхождения и выросла в нашей русской традиции, Ваше Величество. Потому считает себя обычной русской крестьянкой. Держим мы ее тут на всякий случай, мало ли как повернется дело с Бонапартом.
— Так она что, даже французского не знает? — удивился Павел.
— Откуда, Ваше Величество! По-русски и то говорит через пень колоду. Я же изволил объяснить, она простая деревенская девка!
«Забавно, — подумал император, — вот какая бывает судьба! Дядя преступник, один из самых яростных убийц благородного Людовика XVI, а родная его племянница стоит, униженно склонившись, перед русским царем. Впрочем, канальям французам поделом. Они всегда мутили в Европе. У нас никогда не будет ничего подобного. Россия создана не для революционных потрясений, а для счастливой общинной жизни во главе с добрым и справедливым монархом».
— Неужели ни слова не знает на родном языке? — удивился Павел Петрович. — Мадмуазель, парле ву Франсе? — обратился он ко мне.
Интересно, если вдруг она ответит ему по-французски, с тревогой подумал Пален, будет большой конфуз.
Я, конечно, вопроса не поняла и стояла, склонившись, как и прежде.
— Алевтинка, ты меня понимаешь? — спросил император по-русски.
— Понимаю царь-батюшка, как же не понять, — смиренно ответила я.
Надо же, «царь-батюшка», и правда, девка глупа, как пень, — подумал Павел.
— И что ты, Петр Алексеевич, собираешься с ней делать? — отворотившись от меня, спросил он Палена.
— Пока ничего, надо еще проверить, вдруг она не то, что мы думаем.
— Ну, проверяй, проверяй, только не особо тяни, нечего змеиному семени есть мой хлеб, — решил мою судьбу император.
А к Палену нужно будет присмотреться, — подумал он. — Как бы он не решил, что ничуть не ниже меня. Что-то мои помощники много воли берут. Как только кому палец покажешь, сразу норовят по локоть руку отхватить. Никому нельзя давать долго подле себя греться. Чем быстрей их менять, тем больше проку. Матушка до старости держала одних слуг и до чего довела империю! Разор и разврат!
— Вы что-то сказали, Ваше Величество? — почтительно спросил граф императора.
— Что? Ты это о чем подумал? — встревожился тот. — Я стою, молчу и думаю о судьбе этой девки, а ты что такое решил?