— Одна рука с тремя пальцами, — подтвердил фон Бракведе.
— Ну вот видите! — Дамбровский подбадривающе улыбнулся. — А теперь возьмите вот это. — И он выудил из кармана брюк кусок колбасы величиной с детский кулачок и краюху хлеба. — Это вам пригодится, потому что еды здесь дают очень мало. Гёрделер, например, стонет каждую ночь от голода. А кроме того, сегодня вас поведут к этой сволочи Хабеккеру. Мне остается лишь надеяться, что вы готовы ко всему. И еще, следите за Эльфридой…
Комиссар криминальной полиции Хабеккер, к которому доставили фон Бракведе, на первый взгляд походил на почтальона, разносящего денежные переводы: равнодушно-приветливый, полный добродушия и спокойной снисходительности.
Допрос он начал с официального сообщения:
— Довожу до вашего сведения, что вам вменяется в вину участие в заговоре двадцатого июля. Мы располагаем вашим принципиальным признанием, есть свидетели, поэтому отрицать вину нет смысла. Итак, приступим к вашим показаниям.
Фон Бракведе оглядел помещение, в котором находился. Оно было, видимо, как и все другие в этом здании, чисто выбелено известью, с неровным полом. Хабеккер стоял перед графом, на которого был направлен яркий свет, а позади фон Бракведе возвышался какой-то гестаповец, похожий на туго набитую кишку. В углу скучала секретарша Хабеккера, с гладко зачесанными волосами и тростниково-зелеными глазами. Видимо, та самая Эльфрида, о которой говорил Дамбровский.
— Я ни от чего не отказываюсь, — твердо заявил фон Бракведе, — но никаких других показаний давать не собираюсь.
Хабеккер ударил его по лицу. Граф сделал безуспешную попытку уклониться от удара и тут же получил кулаком по затылку — это принялся за работу стоявший сзади гестаповец. И снова нанес удар Хабеккер — на сей раз кулаком. У графа потекла кровь из носа.
— Теперь, когда устранены все недоразумения, — сказал комиссар криминальной полиции, — мы можем начать наш откровенный разговор. Я вас слушаю.
— Мне нечего сказать, — твердил фон Бракведе, захлебываясь кровью, — и я ничего не скажу!
— Погляди-ка на этого болтуна, Эльфрида, — окликнул секретаршу Хабеккер, закурив сигарету. — Ты же питаешь слабость к таким крикунам. Ну, не жеманься, заткни ему глотку.
Эльфрида поднялась, разгладила юбку и танцующей походкой подошла поближе. Ее вдруг странно заблестевшие глаза цепко ощупали графа, затем она вынула изо рта Хабеккера сигарету и загасила ее о закованные руки Бракведе. Граф сжал зубы и закрыл глаза. Стоявший сзади гестаповец заботливо подхватил его.
— Этот граф не хочет смотреть в твои прекрасные глаза! — подзадорил Эльфриду Хабеккер. Он стоял, прислонившись к письменному столу и широко расставив ноги. — Он, кажется, не желает оценить по заслугам твои достоинства. Разве так ведут себя джентльмены?
Граф открыл глаза, увидел приближающиеся и слегка подрагивающие пальцы Эльфриды, а затем ощутил боль, пронзившую его голову от глаз к затылку.
— Это только начало, — почти ласково заметил Хабеккер, — так сказать, небольшая увертюра к опере, которой сегодня дирижирую я.
Графиня Ольденбург лежала на кровати, совершенно не шевелясь. Казалось, она даже не дышала.
Врач, которого привел Константин, обессиленно опустился на стул и спросил:
— Что с ней случилось?
— Она была в гестапо, — ответил Константин.
Врач вскочил, его руки невольно сжались в кулаки. Некоторое время он безуспешно подыскивал подходящие слова, чтобы выразить свое возмущение, и наконец сказал:
— Ее нужно как можно скорее отправить в больницу, но я не знаю ни одной, где бы ее приняли. И потом, ей нужно сделать укол морфия, хотя бы один, у меня уже давно нет нужных медикаментов.
— Это очень плохо? — со страхом спросил Константин.
— А что в наше время хорошо! — Врач опять склонился над искалеченной Элизабет, даже протянул к ней руку, но так и не посмел дотронуться до нее. — Я постараюсь достать лекарства. Может быть, где-нибудь освободится больничная койка. Однако обещать я ничего не могу.
— А до тех пор?
— Остается только одно — молиться! Поверьте, мне нелегко давать подобные советы, но в данный момент ничего лучшего я порекомендовать вам не могу. — Врач поспешно удалился, пообещав прийти завтра в течение дня.
Константин склонился над Элизабет. Он смотрел на ее распухшее лицо, которое было похоже на маску из застывшего воска. Проходили мучительно долгие минуты, они оставались наедине со своими ужасающе беспросветными мыслями.