Гёпнер вновь и вновь уверял, что принял участие в заговоре, будучи убежденным в том, что выполняет свой солдатский долг, и в заключение заявил:
— Я не считаю себя свиньей.
— Не считаете? — спросил Фрейслер. — Кем же вы предпочитаете быть?
Гёпнер растерянно смотрел вокруг — дуэль с председателем «народного трибунала» оказалась ему явно не под силу.
— Может быть, ослом? — напирал Фрейслер. — Да или нет?
— Да, — с горечью прошептал Гёпнер.
Но и это не спасло его от смертного приговора.
Первые смертные приговоры по делу 20 июля были вынесены «народным трибуналом» уже 8 августа, а два часа спустя в каторжной тюрьме Плётцензее состоялись первые казни. Однако не все приговоренные к смерти имели право умереть тотчас же. Некоторые из них были очень нужны гестапо — например, Гёрделер, который еще довольно долго писал свои меморандумы. Он исписал в общей сложности сотни страниц — о жизненно важных немецких областях, о финансовой реформе и так далее. Его казнили 2 февраля 1945 года.
Список лиц, покончивших жизнь самоубийством, насчитывал несколько десятков имен. Среди них значились два фельдмаршала и четыре генерала, а кроме того, солдаты, дипломаты, чиновники, ученые, бывшие министры, профсоюзные деятели и депутаты — они выпрыгивали из окон, вскрывали себе вены, всаживали пули в собственную голову, принимали яд или, отчаявшись, нападали на своих мучителей.
29 августа началось слушание дела парижской группы, в состав которой входили Штюльпнагель, Финк и Хофаккер. Генерал Штюльпнагель в лаконичных выражениях взял всю ответственность за происшедшее 20 июля в Париже на себя. Полковник Финк презрительно молчал, а подполковник Хофаккер осмелился заявить:
— Я сожалею, что покушение провалилось.
Все они были повешены.
Однако кроме них погибло множество людей, которые ничего не знали о событиях 20 июля. Более того, они не знали даже о подготовке заговора, но числились в каких-то списках. Их прочили после переворота на высокие посты, и за это они должны были умереть.
Но некоторые из заговорщиков все же остались в живых, ибо гестаповцам не всегда удавалось обнаружить доказательства их вины. Они, вероятно, добыли горы всяких материалов, однако у них не было самых важных документов, тех, которые хранились в портфеле графа фон Бракведе. Причем в отсутствии прилежания гестаповцев нельзя было обвинить: об их усердии свидетельствовали лица обвиняемых, а некоторые подсудимые едва держались на ногах и походили на дряхлых стариков.
И все-таки многие из них не сдавались.
«Я сделал это потому, что считаю фюрера носителем зла», — заявил перед «народным трибуналом» советник посольства фон Хефтен. Гельмут фон Мольтке затеял перепалку с Фрейслером, пытаясь его перекричать. Посол фон Хассель был исполнен непоколебимого достоинства, а Юлиус Лебер, в то время как Фрейслер поносил его, лишь презрительно щурился.
Генерал войск связи Фельгибель при вынесении приговора воскликнул: «Поторопитесь повесить нас, господин председатель, иначе мы повесим вас раньше!» Генерал-фельдмаршал фон Вицлебен в последние минуты жизни бросил Фрейслеру: «Через три месяца народ привлечет вас к ответу и потащит по улицам, как собак».
Однако этому предсказанию не суждено было сбыться. Фрейслер погиб 3 февраля 1945 года при воздушном налете на Берлин. Прервав заседание, он поспешил в подвал, но в это время здание суда зашаталось и огромная балка, оторвавшись от потолка, придавила председателя «народного трибунала».
Во время этого же налета было разрушено и здание гестапо на Принц-Альбрехт-штрассе, однако тюремные подвалы от бомбежки не пострадали и пытки продолжались полным ходом.
Но до этих событий должны были пройти месяцы. И каждый день Фрейслер председательствовал на заседаниях «народного трибунала» и провозглашал смертные приговоры. Одному из заговорщиков, адвокату Йозефу Вирмеру, он крикнул в запальчивости:
— Скоро вы все будете в аду!
На что Вирмер ответил ему:
— Для меня будет большим удовольствием встретиться там с вами, господин председатель.
Фриц Вильгельм фон Бракведе, пришедший в себя после лечения и специального питания, был доставлен в ожидавшую его тюремную машину. Его положили на пол и, как обычно, крепко связали. Возле него стоял конвойный с пистолетом наготове.
Бракведе попытался посмотреть в зарешеченное окно, однако оно оказалось занавешенным грязно-зеленой тряпицей. Духота в машине стояла такая, что было трудно дышать.
— Куда мы едем? — спросил фон Бракведе.