Тележка не входит в драндулет?
Лучше не придумаешь.
Остановись.
Встань рядом с маляром.
Толкай с ним тележку в гору под музыку криков водителей и гудящих машин.
Эта «Патетическая симфония» посвящается тебе.
Толкай с равом прямо в рай.
Но не остановился.
За свои грехи умирать будешь, человек хороший.
Были рабаним – дровосеки, пахари, сапожники.
И вот был – маляр.
Значит, не всё уж так плохо.
20. К четвёртому месяцу покушения
В ноябре 2003 был четвертый месяц покушения.
И восьмая годовщина памяти Рабина.
В день Рахель-Имейну или Шмуэль-Анави молятся, танцуют, поют.
В день Любавичского рэбэ у его хасидов – грех не напиться.
У хасидов Рабина на площади Рабина в день Рабина праздник – не праздник.
Что хотят тысячи скорбных, понурых голов?
Что хотят рабины?
Что хотят амосозы?
Что хотят шимонпересы?
Всё у них есть!
Наследие Рабина!
Рабиноведение!
Рабиноведы!
Рабиноцентры!
Рабиноулицы!
Рабиноплощади!
Рабинопраздники!
Во весь экран телевизора скупая женская слеза… не получается.
Специалистка по слезе – напрягается.
Специалисты по оболваниванию – выкладываются.
А слеза не выдавливается.
Время идёт, а скупой женской слезы нет.
Крики с трибуны: «Убийцы!»
Крики с площади: «Убийцы!»
Все, кто не с ними, – убийцы.
Крови они хотят.
Крови отмщения.
Ритуальной.
На празднике идолопоклонников.
И так из года в год требуют крови.
Чекистская расстрельная тройка в тот год решила, что сойдёт и моя кровь.
Чтобы праздник был праздником!
Взяли для раскрутки четыре месяца.
Отделы тайной полиции, прокуратура, пресса, радио, телевидение, разработают тему Михаэля – из шайки Пульса Денура, как указал прокурор Амос Оз.
Со свистом и причмокиванием, облизывая пальчики, обсосут каждую косточку; сжимая зубами, высосут вкусненькое.
Сшили папки-дела.
Подготовили грязные личности.
Спустили разнарядку.
Чтобы побольше радости: до всех доберёмся!
Тысячи радостно поднимут головы, подмигивая друг другу: до всех доберёмся!
Амос Оз торжественно поднимет перст карающий: до всех доберёмся!
Основоположник мудро подопрёт кулаками подбородок: до всех доберёмся!
…На кладбище основоположник стоял рядом со мной.
Давно это было.
Хоронили человека, которого он узнал здесь, а я знал по Москве.
Его единственный охранник ковырялся в ногтях. Упражнение под названием: «Свободные руки готовы к делу». Профессионально, но не достаточно.
Моё упражнение под названием: «Эти всегда чешутся».
Моя правая рука спокойно чешет правый бок. Потом немного под пиджак.
А далее – секундное дело.
И основоположника – нет.
Нету маленького человечка.
Сколько крови на его душе.
Моя – тоже.
Пшик – и нету.
Но я это не делаю.
Нееврейское это дело.
Вместе с ним с трудом был миньян для Кадиша.
День четвёртого месяца покушения прошёл за этим текстом.
21. К пятому месяцу покушения
По поводу плевка на памятник Рабину, из-за чего вся утопия стояла на ушах.
Завещание.
Разрешаю плюнуть на мою могилу.
Разрешаю высморкаться.
Разрешаю вытереть обувь, как о тряпку.
Разрешаю снять прилипшую к подошве грязь о кромку.
Разрешаю ругать и проклинать.
Разрешаю стукнуть по плите. Рукой или палкой. Только не ломать. Из плит можно выложить дорожку к уборной.
Разрешаю сходить по нужде. Нет уборной.
Хозяин Мира знает, что причитается мне, а что – не считать.
22. Полугодовщину покушения провёл в тихом кругу бумаг
6.7.2003, время 18:25. Покушение.
6.7.2003, сразу после покушения. Полицейский участок на Русской площадке, отделение жалоб населения, комната ожидания для посетителей, пятеро полицейских развалились на диванчиках, отдыхают, скучно.
Почти всех знаю. Знают и меня.
Я их явно развлекаю.
– Вот именно, Бабель, – тычет в меня пальчиком хорошенькая полицейская. Она приставляет пальчик к виску, хмурит личико. Кому не лень – улыбаются. – Вот именно эта деталь, что тихо, как на кладбище, – подозрительная.
По очереди или вместе они смеются надо мной ещё несколько минут. Их скука не проходит.
И принимать жалобу о покушении не хотят.
Еду домой.
Но в двенадцать ночи звоню по один-ноль-ноль. Сообщаю дежурному о покушении и о непринятии жалобы. Говорит: приезжай, примут.
Еду.
А там – самая работа. Комната ожидания забита приведёнными в наручниках и наножниках. Затерялся среди приведённых и оперативников. До меня никому нет дела.
Под утро уехал ни с чем.
На дорогу один сердобольный оперативник спросил: