Отец рассмеялся, и его мальчишеское лицо засияло от удовольствия.
— А она права, Пол, — прошептал он, взяв меня за руку — приходилось разговаривать шепотом, так как улица, по которой мы шли, была битком набита людьми, но я-то знал, что ему хотелось кричать. — Я его одолею, я убью его! Отец размахивал тростью, прохожие смотрели на него во все глаза — должно быть, принимали за сумасшедшего. — Я собью засовы с железных ворот, и вы выйдете на свободу! Я спасу вас, да поможет мне Бог, спасу!
Бесстрашный рыцарь! Боролся он долго и упорно. Но в конце концов дракон одолел его, и рыцарь был повержен в прах; остановилось его благородное сердце. Недавно я прочел, будто бы некий человек, сражаясь мечом Трудолюбия, якобы победил этого ужасного дракона. Но так бывает только в глупых книжках. В жизни, чтобы добиться победы над этим чудовищем, надо заручиться мечом Подсиживания и Подлости. А уж коли вам претит это оружие, то молитесь своим богам и смиритесь со своей участью.
Глава III
— Луиза! — послышался сверху грозный голос отца. — Вы что там все, заснули? Мне что, самому идти открывать дверь? — затем отец прошел в кабинет и сердито хлопнул дверью. Отец очень хорошо разыгрывал сцены скандала с воображаемой прислугой.
Через четверть часа опять задребезжал настойчивый колокольчик. Мы сидели на кухне. Матушка, чистившая картошку в лайковых перчатках, что несколько затрудняло трудовой процесс, посмотрела на тетку, лущившую горох. Колокольчик зазвонил опять, на этот раз громче.
— Звонят один раз — зовут Луизу, два раза — Джеймса. Я ничего не напутала? — поинтересовалась тетка.
— Иди ты, Пол, — решила матушка. — Скажи, что Луиза… — Но тут матушка вдруг покраснела, и не успел я отложить грифельную доску, как она стянула перчатки и стремительно прошла к двери. — Нет, не надо. Делай уроки, я сама схожу, — сказала она и побежала наверх.
Через несколько минут дверь на кухню приоткрылась, в щелку просунулась матушка и таинственно поманила меня рукой.
— Иди на цыпочках, — прошептала матушка, подавая мне пример.
Мы, крадучись, стали подниматься наверх; однако надо было знать зловредный характер нашей лестницы: она все делала назло, и ступеньки теперь скрипели громче и чаще, чем обычно; таким манером мы пробрались в отцовскую спальню, где в старинном шкафу, уцелевшем от лучших времен, хранился мой самый лучший костюм, а правильнее сказать, соблюдая все нормы грамматики, тот из двух, который получше.
Никогда раньше не доводилось мне надевать его по будням, да еще утром, но мне было велено быстренько, безо всяких разговоров переодеться, что я и сделал; мало того, меня заставили влезть в новые башмаки — в наше время они назывались «блюхерами»; матушка взяла меня за руку, и мы начали спуск; вниз мы пробирались в такой же манере, что и поднимались наверх, — чуть ли не ползком: медленно, осторожно, затаив дыхание. Мы подкрались к входной двери, и матушка, стараясь не шуметь, отодвинула засов.
— Мы же забыли шапку, — прошептал я. Но матушка покачала головой и громко хлопнула дверью. Все ее жесты и гримасы я великолепно понимал — подобные фарсы (а может быть, трагедии?) мне не раз доводилось разыгрывать. Матушка обняла меня, и мы вошли в отцовский кабинет.
Надобно сказать, что гостиной мы пользовались редко, она у нас была отведена под выставочный зал, на случай, если нежданно-негаданно нагрянет шальной гость: на колченогом ломберном столике лежал перевернутый вверх обложкой раскрытый томик Каупера,[13] на подлокотнике кресла (судя по размеру, матушкиного) небрежно валялась недоконченная вышивка — все это должно было свидетельствовать об изысканности вкусов хозяев, умеющих приятно проводить дома время. Поэтому вечерами мы, как правило, собирались у отца в кабинете. Свалив в кучу все книги и бумаги, — вещи, явно не заслуживающие серьезного внимания, — мы превращали его в уютную гостиную. То ли по этой причине, то ли оттого, что отец в любой момент был готов бросить все свои дела, чтобы в погожие дни поиграть на заднем дворе в крикет, а в ненастье — погонять шары в коридоре, сказать не берусь, но помню твердо: в детстве его деятельность стряпчего я всерьез не воспринимал. Мне казалось, что он просто играет там, у себя в кабинете, обложившись толстенными книгами и кипами бумаг; все документы были разложены по стопочкам, к каждой стопочке был подколот ярлычок — но это были лишь чистые бланки; ярлычки были наклеены и на многочисленные жестяные коробочки; коробочки были красивые, лакированные, но по большей части пустые. В коробочке, помеченной «Суттон Хэмпден, эсквайр», матушка хранила рукоделье. Трудно сказать, какой доход приносили Дрейтону его дома, и вряд ли он расплачивался с отцом фруктами, но в жестянке «Дрейтон, недвижимость» хранились яблоки, которые отец очень любил. Что такое «Закладные» я узнал много позже и немало удивился, когда выяснилось, что они не имеют ничего общего со стихами, рукописи которых хранились в соответственно промаркированной коробочке.