Аудитория Quarrymen состояла из девочек-подростков в по-старомодному взрослых широких платьях и кардиганах, с профессиональной или домашней завивкой на голове, которые покачивались в танце с мальчиками, по-прежнему не носившими ничего более смелого, чем блейзеры и серые фланелевые брюки. И танцующие, и музыканты то и дело посматривали на дверь на тот случай, если вдруг нагрянут страшные Гарстонские Теды — как какие-нибудь пьяные ковбои из вестерна, на всем скаку врывающиеся в беззащитный городок, чтобы устроить пальбу по всему живому. Помимо этих заведений, им иногда доводилось играть в гольф-клубах, на фабричных танцах, на частных вечеринках (за бесплатное пиво и кормежку) и даже один раз на бойне.
После концерта музыкантов, как правило, поджидала избранная группа поклонниц, готовых целоваться, тискаться и даже, если очень повезет, прижавшись к стенке, «сделать это стоя». Этого Джону никогда не бывало много — он, казалось, имел неутолимый сексуальный аппетит и похвалялся тем, что один раз мастурбировал девять раз за день (тем самым проспорив Питу Шоттону насчет своей способности достичь двузначного числа).
Джон был лидером Quarrymen не только на сцене, но и в регулярных мастурбационных сеансах, которые обычно проходили дома у Найджела Уолли и к которым Пол теперь тоже был допущен. Участники устраивались в креслах, выключали свет, после чего каждый дрочил самостоятельно, при этом возбуждая себя и соседей выкрикиванием имен тогдашних секс-богинь вроде Джины Лоллобриджиды или Брижит Бардо. Часто в самый ответственный момент Джон мог испортить общий настрой криком: «Уинстон Черчилль!»
«Когда Пол пришел в группу, все стало меняться… но не за один день, — вспоминает Колин Хэнтон. — Пол мыслил трезво. Он с самого начала понял, что Джону нравилось видеть себя главным, но Джону еще было нужно, чтобы Пол научил его настоящим гитарным аккордам, — тогда можно было начать играть больше рок-н-ролльного материала. Полу было ясно, что Джон занимал в группе первое место и что добиваться своего нужно деликатно».
С членами группы, имевшими только базовые музыкальные навыки исполнителей скиффла и мешавшими любому серьезному прогрессу в сторону рок-н-ролла, ничего поделать было нельзя. Пит Шоттон со своей стиральной доской представлял самый вопиющий пример, однако его положение, как сообщника Джона во всех выходках начиная с младенчества, было непоколебимо.
Найджел Уолли тоже был другом детства Леннона. Изначально игравший в группе на басу, теперь он заделался их менеджером, сам писал и рассылал письма потенциальным нанимателям и раздавал визитки («Quarrymen — мы открыты для предложений»), но при этом по-прежнему получал как музыкант. Пол намекнул, что долю Найджела можно было бы урезать до традиционных менеджерских десяти процентов, однако, когда Джон не выразил энтузиазма, больше об этом не упоминал. «В те дни Пол очень старался не высовываться при Джоне, — говорит Колин Хэнтон. — Я хочу сказать, он был новеньким и потому должен был вести себя осторожно».
Во многом полная противоположность между Полом и Джоном была только видимостью. У них была одинаковая страсть к рок-н-роллу, они оба хотели научиться играть на том же уровне, что и их американские герои. Обоих тянуло к искусству, книгам, оба обожали игры с языком и безостановочно рисовали смешные картинки; у них было одно и то же чувство юмора, воспитанное аудиоанархией, которую Спайк Миллиган и Питер Селлерс устраивали в своей программе Goon Show на радио BBC; правда, у Джона юмор был беспощадно жестоким, а у Пола — тоньше и мягче.
Первым, на что повлиял Пол, придя в Quarrymen, стал их имидж. «Было заметно, что в нем есть эта шоуменская сторона, — говорит Колин Хэнтон. — Джон-то жил только ради музыки». На сцену в группе всегда выходили кто в чем хочет, но теперь Джон согласился с идеей Пола завести униформу: черные брюки, белые рубашки в ковбойском стиле и черные галстуки-шнурки.