«Гитары еще не вошли в моду, — вспоминал Пол. — Наибольшей популярностью пользовались трубачи».
Даже в Ливерпуле считалось почетным дуть в трубу на Remembrance Day (день памяти погибших в Первую и Вторую мировые войны — отмечается в воскресенье, ближайшее к 11 ноября, дню заключения перемирия в 1918 г. — Прим. пер.) в составе духового оркестра в Центральном парке — на севере Британии это явление было гораздо более распространенным, чем в других регионах.
Однако если Mineworker's National Brass Band Contest (Национальный конкурс духовых ансамблей) проходил в Блэкпуле, то Эдди Кэлверт, самый популярный трубач в Британии, был родом из расположенного неподалеку Престона. Добившись успеха еще в тридцатых годах, Кэлверт показал всем, на что он способен, заняв первую позицию в чартах NME с сентиментальной «Oh Mein Papa», записанной в студии EMI на Эбби–роуд, в двух шагах от Lord's Cricket Ground.
Популярность Эдди была настолько велика, что в Daily Express появилась карикатура Гайлза, на которой был изображен престарелый классический музыкант с трубой под мышкой, окруженный толпой подростков, жаждущих получить автографы; место действия — Эдинбургский фестиваль. Трое остальных участников ансамбля стоят в плохом настроении поодаль.
— Как он это делает? — вопрошает виолончелист.
— Подписывается «Эдди Кэлверт», вот как он это делает!
Что может быть более красноречивым показателем славы, чем карикатура, нарисованная Карлом Гайлзом? Молодого Пола Маккартни тоже не оставляло равнодушным творчество Кэлверта («…я не мог петь, одновременно играя на трубе, а я хотел петь»). Это желание появилось у Пола в известной мере благодаря тому, что, пока его голос не подвергся ломке, он пел в церковном хоре в соборе Св. Барнабаса недалеко от Пенни Лэйн, в пригородах, которые можно было отнести скорее к сельской местности, чем к городу.
Облаченные в сутану, жесткий воротник и стихарь, Пол и Майк голосили на трех службах каждое воскресенье и, если требовалось, на венчаниях и в ораториях в день св. Сесилии. Еще до того, как огрубел его голос, Пола назначили главным певчим. В его обязанности теперь входило нести крест, в то время как священник и хор шествовали к ризнице и обратно. Он также тушил алтарные свечи после общей исповеди, проходившей во время заутрени. Те песнопения, которые были для Пола новыми и понятными в девять лет, к тринадцати стали заученными до автоматизма и не представляли для него никакого интереса. Как и любой сообразительный подросток, он задавал себе вопрос: зачем взрослые причащаются? Были ли еженедельные признания и благодарения Господу направлены на то, чтобы смягчать Его комплекс неполноценности, утолять Его жажду к восхвалениям, или должны были служить духовной защитой молящихся в их следующей жизни?
Тем не менее в 1953 году Пол без лишних разговоров последовал совету отца попробовать поступить в Ливерпульский кафедральный англиканский хор. Еще одним претендентом на вакансию в этом хоре был Джон Чарльз Дафф Лоу, одноклассник Пола в институте. Много лет спустя Лоу наткнулся на «фотографию, которую сделали, когда Пол и я прослушивались в Ливерпульский кафедральный хор; тогда нам было десять лет, это произошло как раз перед поступлением в институт. Мы оба провалились на прослушивании. Я поступил в хор через шесть месяцев — тогда же, по случайному совпадению, там оказался Стюарт Слэйтер, позже игравший в «The Mojos», — но Пол больше не предпринимал попыток. По–моему, он как–то сказал мне, что пытался сделать так, чтобы его голос сломался, — на самом деле он не хотел петь в хоре. Если бы его все–таки взяли, то он получил бы ту же музыкальную подготовку, что и я: музыкальную теорию, которую впихивали в тебя каждый вечер и по выходным, а после этого еще и службы. В результате мы росли в изоляции от своих сверстников. Как бы то ни было, в 1958 году мой голос мутировал, и я перестал каждый вечер после школы ходить в церковь».
Если Джим представлял Пола соло–тенором, округляющим гласные и сокрушающим стены собора какой–нибудь библейской арией Генделя, то его жена видела своего старшего сына учителем или доктором. Ей, однако, не удалось увидеть своих сыновей взрослыми, так как в 1955 году сорокасемилетняя Мэри имела вид умирающей женщины — к несчастью, так оно и было. То, что она приняла за повышенную кислотность желудка и не имеющие к этому отношения боли в груди, оказалось последней стадией рака.
Фотография на каминной полке должна была навевать воспоминания о ее жизни, оборвавшейся 31 октября 1956 года, — хотя во многих отношениях Мэри продолжала «руководить» семьей, особенно в том, что касалось денег: Пол на всю жизнь усвоил ее убеждение, что только тяжелым трудом и упорством можно добиться успеха.