Поль замедлил шаг, искоса посмотрев на противоположную сторону улицы. Вдоль лотков с овощами прогуливался сухощавый негр в черном двубортном пиджаке и серой широкополой шляпе. Рядом с ним, оживленно жестикулируя, суетился продавец, но негр, судя по всему, не намеревался что-либо покупать. Время от времени он приближался к застекленным витринам, желая, видимо, лучше рассмотреть выставленные на них товары.
Когда Робсон и два его молодых темнокожих спутника остановились у входа в кинотеатр на углу 125-й стрит и 7-й авеню, негр повернулся в их сторону, бросил на них цепкий взгляд, достал из кармана пачку сигарет и, закрыв ладонями от ветра огонек зажигалки, прикурил.
— Слишком уж назойливо, — поморщился Поль. — Кстати, впервые я приметил этого парня на аэродроме в день моего возвращения из Европы — 16 июня 1949 года. Среди встречавших было человек шесть в полицейской форме, и наш сегодняшний «сопровождающий» крутился возле них. Боюсь ошибиться, но, по-моему, с того дня мы с ним почти неразлучны, по крайней мере, до тех пор пока я не выхожу за пределы Гарлема.
— Подражает ищейкам Гувера, — презрительно изрек один из спутников Поля. — А те, в свою очередь, копируют хозяина с его маниакальным пристрастием к двубортным пиджакам и широкополым фетровым шляпам.
— Гувер и близко не подпускает «цветных» к работе в ФБР, — заметил другой. — Нашему «провожатому» только и остается довольствоваться некоторым сходством в одежде с федеральными агентами да полученными от них серебрениками.
— Оставим его в покое, — мягко произнес Робсон. — Кто знает, что заставило этого человека избрать столь неблаговидное занятие. Ему не позавидуешь. Скоро наша ежевечерняя прогулка закончится, и, — Поль улыбнулся, — не без вашей помощи я исчезну из поля его зрения до следующего дня. Попробуй разыщи потом «красного» Робсона в очередном гарлемском убежище. Кстати, где я сегодня ночую, Гарри? — Поль положил руку на плечо негра помоложе.
— Если не будет возражений, то у меня, — последовал ответ.
— А может, доставим себе удовольствие и посмотрим фильм «Без выхода», — Поль кивнул на афишу, укрепленную на щите перед входом в кинотеатр. — Если мне не изменяет память, в этой картине дебютирует негритянский актер Сидней Пуатье, как в таких случаях говорится, подающий большие надежды. Почему-то я не получил от тебя приглашения на премьеру, Сид, — обратился Робсон к негру постарше.
— Мне кажется, фильм вряд ли придется вам по вкусу, Поль. Еще одна голливудская киносказка, да и сама роль сверхблагородного негра не принесла мне никакой радости, — смущенно ответил Пуатье. — Я бы с большей охотой показал вам свои театральные работы.
— Ловлю тебя на слове, Сид. Надеюсь, ты приятно удивишь меня, так же как наш друг Гарри Белафонте, в театре которого «Драматик Уоркшоп» я на днях побывал. Хотя, Гарри, я по-прежнему убежден, что тебе надо всерьез заниматься пением. У тебя великолепно получаются латиноамериканские песни. Особенно хороши мелодии Ямайки…
— Калипсо, — подсказал Белафонте.
— Да, да. Я поначалу принял их за кубинские, но потом уловил разницу в ритмах. — Робсон помолчал немного. — Хотя мне, к примеру, не приходилось выбирать между театром и музыкой. Одно другому не мешало.
— Замечу только, что хороших негритянских актеров гораздо больше, чем певцов, — улыбнувшись, сказал Пуатье.
— Это в тебе говорит дух соперничества, Сид, — шутливо отпарировал Белафонте. — Обладай ты хоть какими-нибудь вокальными способностями, я опасался бы за будущее наших дружеских отношений.
Полю нравились эти энергичные, талантливые гарлемцы. Глядя на них, он вспоминал себя в молодые годы, радовался их одаренности, жизнелюбию, устремленности. А творческая молодежь Гарлема, как, впрочем, и все американские негры, гордилась Робсоном, считая, что он воплощает лучшие качества темнокожей Америки.
В мае 1950 года в результате опроса, проведенного всеми негритянскими газетами США, Поль Робсон был единодушно назван «самым популярным афроамериканцем». Такое признание многое говорило в пользу человека, статьи и книги о котором изымались из американских библиотек, пластинки которого были запрещены для продажи, перед которым закрылись двери концертных залов и театров и который, наконец, уже в течение долгого времени находился под постоянным надзором американской охранки.
Выказывая явно враждебное отношение к Робсону, правящие круги тем самым предоставляли свободу действий давним противникам Поля. Опасаясь возможных провокаций расистов, негритянская община Нью-Йорка прибегла к помощи добровольцев, вызвавшихся охранять своего любимца. Поль в шутку называл «цыганским» тот образ жизни, который ему приходилось вести после возвращения из Европы в июне 1949 года. По настоянию друзей, беспокоившихся о его безопасности, он часто менял места ночлега. Отправив семью в их дом в Энфилде, Робсон жил то у старшего брата Бена, настоятеля церкви Пресвятой богоматери, то ночевал в своей опустевшей квартире, то пользовался гостеприимством близких знакомых…
Вскоре Робсон и его спутники убедились, что за ними ведет наблюдение только один человек. Попрощавшись с Пуатье, Поль и Белафонте перешли на другую сторону улицы. Здесь Гарри, озорно подмигнув Робсону, решительно направился к негру в серой шляпе. Тот заметно насторожился, ожидая подвоха. Белафонте поравнялся с ним и, не поворачивая головы, быстро прошептал: «Будет ночевать у меня. Адрес, надеюсь, известен». Обошел вокруг ошеломленного негра и, расхохотавшись, вернулся к Робсону, довольный произведенным эффектом.
Белафонте снимал квартиру в старом четырехэтажном доме, сложенном из коричневого кирпича и опутанном черным сплетением пожарных лестниц. Из таких четырех-пятиэтажных домов состоит большая часть Гарлема.
Пока хозяин, готовя еду, хлопотал на кухне, Робсон рассмотрел скромное убранство крохотной комнатушки, главную ценность которой составляли книги, пластинки и проигрыватель, заботливо укрытый от пыли куском материи. После ужина Гарри постелил для себя на полу, отведя гостю единственную металлическую кровать.
Робсон неподвижно лежал в темноте, неудобно поджав ноги: кровать была слишком коротка для него. Смирившись с тем, что на новом месте быстро заснуть ему вряд ли удастся, он перебирал в памяти события последних месяцев…
В феврале 1949 года Робсон дважды выступил в одном из крупнейших в мире концертных залов, в лондонском Альберт-холле. Потом последовали гастроли в Манчестере. Билеты на концерты Робсона распродавались мгновенно. Он с радостью обнаружил, что строгая, искушенная английская публика не забыла о нем после десятилетнего перерыва. Ларри Браун признавал, что прием, оказанный Полю в Англии, был «неправдоподобно восторженным».
Но Робсон ехал в Европу не только для того, чтобы своим великолепным пением радовать многочисленных почитателей. Он вернулся сюда посланцем прогрессивной Америки «помогать обеспечению мира, достижению свободы и освобождению всех черных американцев и других борющихся народов». Турне по Англии Робсон завершил заявлением, что отныне не будет выступать ни на одном концерте, если билет на него будет стоить пять долларов. «Я буду петь лишь тогда, — твердо сказал он журналистам, — когда билеты будут доступны рабочим».
Двадцать пятого марта, находясь в Лондоне, Поль выступил на митинге протеста против расистской политики южноафриканских властей. Митинг был созван комитетом по Южной Африке при Индийской лиге, созданной в Англии другом и соратником Джавахарлала Неру Кришной Меноном. «Мы живем ныне в мире, в котором эксплуататоры и угнетатели упорно цепляются за привилегии, неотвратимо ускользающие из их рук, — говорил участникам митинга Робсон. — Мы сталкиваемся с таким положением, когда реакция пытается всячески укрепить свои позиции и подавить усиливающееся освободительное движение угнетенных… «Холодная война», которую развязали капиталистические страны во главе с США против СССР и других социалистических государств, сочетается с «холодной войной» иного рода, основанной на расовой нетерпимости, ненависти и вражде и нацеленной на то, чтобы увековечить угнетение миллионов неевропейских народов». Робсон призвал к укреплению сил, ведущих борьбу «за обеспечение лучшего взаимопонимания между представителями различных рас, за освобождение угнетенных». «Их борьба, — сказал он, — дело всего прогрессивного человечества, часть общей борьбы за мир и прогресс».